Дуэлист. Олег Эсгатович Хафизов
девица, претендующая на роль императрицы очередного, четвертого по счету Рима.
– Полюбить барабошного Константина было мудрено при её уме и оригинальности, – возразил Долгоруков, оглянувшись при слишком громком упоминании великого князя. – Но зато она помешалась на идее мирового владычества, которая была ей сто крат дороже всех красавцев мира. Кажется, ей не давало покоя воспоминание об её названной матушке, которая ведь тоже начинала захолустной немецкой принцессой, а закончила владычицей полумира.
– Но не себя самой, – напомнил Толстой.
– И не своих остывающих инстинктов, – согласился Долгоруков.
Оба эти молодые повесы тем поучительнее рассуждали о губительности человеческих страстей, чем более им были подвержены. Так хорошо разбираются в чужих болезнях только тяжело больные люди.
– Во время царствования Павла моей принцессе приходилось довольствоваться при дворе самой скромной ролью – и самыми скромными доходами, именно вследствие её прошлой близости к покойной императрице. Для поддержания приличного существования Рыжая, правда, получала ренту с какого-то казенного именья, но по желанию императора должна была её лишиться тотчас после замужества с иностранным подданным, дабы доходы от государственных крестьян не покидали нашего бюджета. Таким образом расстроился её брак с незначащим герцогом В., который по прибытии его в Петербург казался страстно влюбленным ровно до того момента, как узнал о мнимом приданом своей избранницы.
Впрочем, и сама Princesse Rouge была не слишком опечалена изменой герцога В., которого политическое ничтожество была пропорционально роскошеству костюма. К тому же этот В. был отчаянный трус. Я был самовидцем того, как, командуя одним из полков при Аустерлице, он пугался скакать галопом, и солдат водил его лошадь по полю под уздцы.
– Принцесса и его не любила?
– Принцесса скачет по буеракам как дьявол, фехтует не хуже нас с тобою и с двадцати шагов попадает из пистолета в туза, – сказал Долгоруков. – Это настоящая чертовка в юбке.
– Я вам сочувствую, – сказал Толстой.
Вдруг спереди хлопнули два выстрела, колонна приостановилась и казаки загалдели. Загораживая корпусом генерала, Толстой подался вперед и достал из седельной кобуры пистолет.
– Не извольте беспокоиться, это заяц, – с угодительной улыбкой передал по цепи казачий сотник. Оказывается, станичники палили по перебежавшему дорогу зайцу.
Долгоруков задвинул в ножны свою кавалерийскую саблю, которую носил на походе вместо шпаги, и продолжал рассказ.
– Ежели бы моя принцесса с горя вышла замуж за ничтожного герцога В. при Павле Петровиче, то при Александре Павловиче она несомнительно съела бы от злости свою шляпку вместе с воалем и цветами. Потому что при новом императоре перед Рыжей открылись самые великолепные вакансии в Европе.
«В царицу он, что ли, влюбился?» – подумал Толстой с уважением к чужому безумию.
– Кронпринц