Огонь (сборник). Надежда Жаркова
гнусную конуру, где так же тесно и темно, как в землянке. (Но кому придет в голову подобное сравнение?)
– Знаете, – говорит Пепен, – ребятам из девятой роты везет! Их держит задаром одна старуха: ее хозяин помер пятьдесят пять лет назад; он был когда-то вольтижером. Говорят даже, что она задаром дала им кролика, и сейчас они едят рагу.
– Хорошие люди есть везде! Но ребятам из девятой роты повезло: они одни в целой деревне попали на постой к хорошим людям!
Пальмира приносит нам кофе. Она к нам привыкает, слушает нас и даже задает угрюмым тоном вопросы:
– Почему вы называете фельдфебеля «кофейный»?
Барк поучительным тоном отвечает:
– Так было всегда.
Она уходит: тогда мы высказываем мнение о кофе:
– Что-то жидковато! Даже сахар на дне виден.
– А баба дерет по десяти су!
– Это фильтрованная вода.
Дверь приоткрывается; обозначается светлая щель; показывается голова мальчика. Его подзывают, словно котенка, и дарят ему кусочек шоколада.
– Меня зовут Шарло, – щебечет ребенок. – Мы живем тут рядом. У нас тоже солдаты. У нас всегда солдаты. Мы им продаем все, что они хотят; только вот иногда они напиваются пьяные.
– Малыш, поди-ка сюда! – говорит Кокон и ставит его между своих колен. – Слушай-ка! Твой папаша, небось, говорит: «Хоть бы война тянулась подольше!» А-а?
– Ну да, – отвечает ребенок, кивая головой, – у нас теперь много-много денег. Папа сказал, что к концу мая мы заработаем пятьдесят тысяч франков.
– Пятьдесят тысяч? Не может быть!
– Правда, правда! – уверяет ребенок. – Он сказал это маме. Папа хочет, чтоб так было всегда. А мама иногда не знает: ведь мой брат Адольф на фронте. Но мы устроим его в тыл, и тогда пусть война продолжается!
Вдруг из комнат наших хозяев доносятся пронзительные крики; они прерывают эти признания. Шустрый Бике идет узнать, в чем дело.
– Это ничего, – возвращаясь, говорит он. – Хозяин разорался на хозяйку за то, что она, мол, порядков не знает: положила горчицу в рюмку, а «так люди не делают».
Мы встаем. В нашем подземелье стоит тяжелый запах табаку, вина и остывшего кофе. Едва мы переступаем порог, нам в лицо веет удушливый жар, отягченный запахом растопленного жира, который вырывается каждый раз, как открывают дверь в кухню.
Мы проходим сквозь полчища мух, они облепили стены и при нашем появлении шумно разлетаются.
– Это как в прошлом году!.. Снаружи мухи, внутри вши…
– А еще глубже внутри – микробы.
В углу этого грязного домишки, заваленного хламом и пропыленными прошлогодними отбросами, обсыпанного пеплом многих угасших солнц, среди мебели и всякой утвари что-то движется: это старик с длинной шеей, облупленной, шершавой, розовой, как у больной облезлой курицы. У него и профиль куриный: подбородка нет, нос длинный; впалые щеки прикрыты грязно-серой бородой, и большие круглые веки поднимаются и опускаются, словно крышки, на выцветших стеклянных глазах.
Барк его уже заметил.
– Погляди: