Огонь (сборник). Надежда Жаркова
говорит Паради, покачивая головой, и щелкает языком.
В открытые ворота виднеется кучка солдат; они разгуливают, задрав нос, и наслаждаются солнцем, а дальше в одиночку ходит Теллюрюр. Он выступает посреди улицы; колыхая пышным животом, ковыляя на кривых ногах, похожих на ручки корзины, он обильно заплевывает землю.
– А мы еще думали, что здесь будет плохо, как на других стоянках. Но на этот раз настоящий отдых: и погода соответственная, и вообще хорошо.
– И занятий и работ не так уж много.
– Иногда приходишь сюда отдохнуть.
Старичок, сидящий на краю скамьи (это не кто иной, как дедушка, искавший клад в день нашего приезда), подвигается к нам и поднимает палец.
– Когда я был молодым, женщины на меня заглядывались, – утверждает он, покачивая головой. – Ну и перебывало же у меня бабенок!
– А-а! – рассеянно говорим мы: от этой старческой болтовни наше внимание кстати отвлек грохот нагруженной, тяжело подвигающейся телеги.
– А теперь, – продолжает старик, – я думаю только о деньгах.
– Ах да, вы ведь ищете клад, папаша.
– Конечно, – говорит старик.
Он чувствует наше недоверие.
Он ударяет себя по черепу указательным пальцем и показывает на дом.
– Глядите, – говорит он, показывая на какое-то насекомое, ползущее по стене. – Что этот зверь говорит? Он говорит: «Я – паук, я тку нитки богородицы».
И древний старик прибавляет:
– Никогда не надо судить о том, что люди делают, потому что нельзя знать, что случится.
– Правда, – вежливо отвечает Паради.
– Чудак, – сквозь зубы говорит Мениль Андрэ, доставая из кармана зеркальце, чтобы полюбоваться своим лицом, похорошевшим на солнце.
– У него не все дома, – блаженно бормочет Барк.
– Ну, я пошел, – с тревогой говорит старик: он не может усидеть на месте.
Он идет опять искать клад. Он входит в дом, к стене которого мы прислонились; он оставляет дверь открытой, и в комнате, у огромного очага, мы видим девочку; она играет в куклы так серьезно, что Барк задумчиво говорит:
– Она права.
Для детей игры – важные занятия. Играют только взрослые.
Мы глазеем на животных, на людей, на что попало. Мы наблюдаем жизнь вещей, окрашенную климатом и временами года. Мы привязались к этому уголку страны, где случайно задержались, среди своих постоянных блужданий, дольше, чем в других местах, и становимся чувствительней ко всем его особенностям. Сентябрь, это похмелье августа и канун октября, этот трогательнейший месяц сочетает хорошие дни с кой-какими смутными предвещаниями. Мы уже понимаем значение этих сухих листьев, перелетающих с камня на камень, как стая воробьев.
Действительно, эти места и мы привыкли друг к другу. Нас столько раз пересаживали с одной почвы на другую, и вот мы пустили корни здесь и больше не думаем об отъезде, даже когда говорим о нем.
– Одиннадцатая дивизия отдыхала целых полтора месяца, – говорит Блер.
– А