Путешествие из Москвы в Санкт-Петербург. Алексей Еремин
футбол, есть из глубокой тарелки куски холодного шашлыка, пахнущего дымом и луком, селедку под шубой, и никуда не нужно будет идти.
Москва выходной
«Я не предчувствовал беды, но хотел, чтоб дети запомнили этот день.
Резал помидор на дольки, нарезал сыр, белый хлеб, в микроволновой печи грел молоко в чашке с парой дымчатых полосатых котят, сидевших на кромке, опустивших хвосты на дно. Жена крикнула из комнаты про бутерброд с паштетом, сын о кружке воды. Пришли девочки и стали накрывать на стол, из шкафа подал младшей в протянутые пухлые ручки коробку хлопьев с белым улыбающимся медвежонком, бурчала машина, переваривая кофе, левую руку, придержавшую батон на деревянной доске, грело тепло от сковороды с яичницей, с переполненными кратерами желтков для взрослых и извилистыми раскаленными ручьями в дрожащем белке на половине для детей, отрывисто пищал таймер в микроволновой печи. Эти ощущения и мысли, изначально ничтожные, в душе раскрывались, как раскрываются комочки бумаги, брошенные на воду, в цветы, дома, корабли, в чувство любви к ним всем, в нетерпение прогулки, ощущение голода и предвкушение утоления, – соединялись в прочувствованное осознание счастья.
Центр Москвы, преображенный субботним утром из суетливой деловой столицы, забитой машинами и толпой спешащих нетерпимых людей, в тихий провинциальный город, с тенистыми бульварами, уютными кафе, пустынными двориками, шаркающими одинокими взмахами дворничьей метлы, с перезвоном колоколов монастырей и приходских храмов. Уже внутренне похороненная под новостройками домашняя Москва неожиданно оживала. Сохранилась моя любимая столица империи, уютная, в которой в соседстве с величественными постройками я видел душу Москвы. Да, вдоль тротуаров выстроились машины, да, там и здесь из-за крыш блестели на солнце стеклянные башни новостроек, но я чувствовал жизнь истинной Москвы и старался вдохновить ею детей.
Все так же стояли старинные дома, часто с новыми окнами, богатыми дверьми, словно красивые детские тела, татуированные, увешанные серьгами и перстнями недалекими родителями, в вывесках, как в пышных бантах или цветастых заплатках, но – прежние, трехсотлетние, столетние, объединенные временем в едином фасаде. Сохранились бесчисленные переулки, что текли как весенние ручьи между потоками главных улиц. Мы блуждали, заглядывали во дворики усадеб, за церковные ограды, в туннели арок в домах, терялись в узких дорожках, тупиках.
«Как в гостях у дяди Петра», – говорила старшая дочь, и я улыбался ее узнаванию; в первом этаже желтой двухэтажной усадьбы портик парадного входа с угловыми розовыми колоннами, с чугунной паутиной ограды балкона на крыше. Над каждым окном фасада лепная голова лохматого бога-ветродуя с надутыми щеками и волнистыми прядями в порыве отвердевшего воздуха.
«Смотрите!» И мы смотрели, как над подъездом, в глазированной салатовой нише, стоял бетонный