Свет в окне. Елена Катишонок
от боли.
В сдавленной груди словно что-то взорвалось. Разлетелось на кусочки «правило номер два», доказав тем самым свою абсолютную бессмертность, и лучше всех понимала это она сама, крича в запале:
– Да? В глаза? Кому «в глаза», вас двое; кому?.. И я не поздно пришла – это зимой темнеет рано, каждый дурак знает!
Еще можно было затормозить, остановиться, когда они торжествующе переглянулись – так торжествующе, что он даже не замахнулся на нее; нельзя было больше говорить ни слова, но Ольку заносило, как на льду при слишком крутом наклоне:
– В восемь часов – поздно?! А когда без двадцати десять за хлебом посылаете, то это не поздно? Не темно, да?
– В воскресенье, – кротко подытожила мать, – из дому ни ногой, раз тебе в тягость даже за хлебом для семьи сходить. Это понятно, надеюсь?
Это было понятно задолго до вынесения приговора, еще когда они с близнецами только шли к катку. Ловушка, очередная ловушка; как доверчиво она в нее попалась. Сама виновата: надо себя вести, как Оцеола, когда его взяли в плен: невозмутимо молчать, и чтобы ни один мускул на лице не дрогнул; только так.
…И не видела свое напряженное, испуганное, перекошенное отчаянием лицо.
10
Настя аккуратно повесила пальто. В комнате никого не было. Оно и к лучшему: видеть никого не хотелось. Настроение, такое уверенное и ровное целый вечер, вконец испортилось. Не то чтоб она ждала от Карла какой-то благодарности за то, что крутилась на кухне (хотя мог бы и спасибо сказать, между прочим), нет, ни на что подобное она не рассчитывала. Хотелось нормального человеческого разговора, а вместо этого…
Дверь рывком распахнулась, и влетела Зинка с банкой болгарского лечо в руке.
– Ты не знаешь, мать, куда наша открывалка подевалась? А то хожу, побираюсь, как неродная.
Зинка села за стол:
– Лечо будешь? Ах, ты же из гостей… А то присоединяйся?
Мотнув головой, Настя устроилась на кровати, набросив на ноги бабулин шерстяной платок, и раскрыла книгу, заложенную старым письмом. Конверт напомнил о немецкой тетке, но Зинке можно рассказать, когда с теткой будет какая-то определенность, не сейчас.
«– У тебя славный домик, – сказал старый Джолион, пристально глядя на сына. – Ты снимаешь его?
Молодой Джолион кивнул.
– Хотя самый район мне не нравится, – сказал старый Джолион, – очень убогий.
Молодой Джолион ответил:
– Да, у нас убого».
Уж и убого, удивилась Настена. Снимают целый дом – муж с женой и двумя детьми, да еще псина! – и богатый папаша недоволен, что район плохой. Целый дом снимать, это же какие деньги надо иметь, а у них, видите ли, «убого». Странно, что не заметила, когда в первый раз читала. Или забыла? Ее однокурсница, недавно вышедшая замуж, рассказывала, с каким трудом они сняли квартиру – однокомнатную, понятно, а зачем больше-то? – только чтобы с родителями не жить.
– Ты где с твоим будете Новый год встречать? – спросила Зинка. – Решили уже?
– Карл не хочет оставлять