Свет в окне. Елена Катишонок
у них в классе на контрольной. Лица у музыкантов были сосредоточенные, строгие и очень серьезные. Еще был виден кусок спины и движущийся локоть дирижера. Вдруг, посредине мелодии, локоть замирал, рука опускалась, и музыка обрывалась. Оркестранты переворачивали трубы и снимали мундштуки; потом локоть поднимался и снова начинал ходить ходуном под музыку.
У Сержанта тоже становилось строгое лицо, когда он дома вынимал ноты, доставал валторну из чехла и начинал играть. Она часто наблюдала в прошлом году, когда ходила в школу во вторую смену. В такое время Олька тихонько делала уроки за столом или читала, и даже страницы надо было переворачивать беззвучно. Как-то, сделав паузу, Сержант снял мундштук, перевернул валторну, как они все делают (чтобы слюни стекали, догадалась Олька) и пошел на кухню. Задники тапок хлопали, как мухобойка, которой дачная соседка лупила по стенам. Сержант вернулся в комнату с кружкой воды. Прихлебывая из кружки, остановился около пюпитра:
– Ты раньше на чем-то играла?
– Нет.
– Хочешь научиться?
«Конечно! – чуть не закричала она, чуть не захлебнулась восторгом. – Еще бы!..»
Однако не закричала и не захлебнулась, а неопределенно пожала плечами. Посмотрела на валторну, потом на отчима.
– Не-е-ет, – сказал Сержант, – а вот на фортепьяно можно было бы, в клубе хороший инструмент есть… Я сделаю из тебя музыканта, – он шумно глотнул воды, – если у тебя слух есть, конечно.
Она опять пожала плечами. Откуда, мол, мне знать, есть у меня слух или нет?
– Унеси, – он протянул ей кружку и снова взял валторну. – Теперь слушай внимательно. Я сыграю несколько тактов; потом споешь.
Заиграл, и это зазвучало так нежно, так красиво, что Олька заслушалась, но музыка сразу оборвалась.
– Спой, – приказал он.
Олька замотала головой – она была уверена, что голосом такое выразить невозможно.
– Слушай, как я пою. – Сержант легко пропел ту же мелодию неожиданно высоким голосом – и оборвал в том самом месте, где остановилась валторна.
– Теперь ты.
Она вдохнула поглубже, вспомнила рояль в актовом зале, урок пения, хор. Вдохнула еще раз – и запела.
У Сержанта побагровело лицо, и он заорал:
– Терция, доминанта, терция! Ты что, не слышишь?! Тупица, тупица!
Олька вздрогнула и попятилась к столу. Музыка пропала, и она никогда больше не сможет ее вспомнить. Зато остались дивные, чудесные слова: терция, доминанта, терция. Откуда этот дурак знает такие слова? Терция, доминанта, терция; здесь главная – доминанта, а терция и терция – это слуги, которые сопровождают госпожу редкой красоты – доминанту, и она похожа на…
– Тупица, какая тупица, – презрительно говорил отчим. – А я еще собирался с ней заниматься.
…Это было хорошее время, перед праздниками, когда Сержант подолгу торчал в своем оркестре. Потом праздники миновали, и темный промозглый ноябрь никуда не спешил. Олька ненавидела этот месяц