Кепка с карасями (сборник). Юрий Коваль
Оррк!» – орал в небе огромный ворон, утомлённый солнечной весной.
След привёл к большим камням, которые громоздились в устье ущелья. Камни были покрыты ледяной коркой, а на ней мелкой россыпью бродили ручейки, разрезали узорными желобками лёд. От камней поднимался пар.
Они вбежали в облако пара, и тотчас закружились белые струйки, как будто все бесчисленные весенние ручейки вдруг рванулись вверх, к небу.
«Ах! Ах! – залаял Алый, и залаял он не так, как обычно, а странно: – Ах! Ах!»
Огромный зверь встал перед ними. И так близко, что видны были весенние капли в блестящей шерсти.
Медведь!
Кошкин изо всей силы рванул поводок и отбросил Алого назад.
Но медведь был по-весеннему зол. Он вздыбил шерсть и замигал глазками, красными и разъярёнными. Прыгнул вперёд, подцепил Алого лапой.
Алый увернулся бы, да камень помешал – камень, окутанный паром. От страшного удара Алый взлетел в воздух, разбрызгивая капли крови.
«Алый!» – хотел крикнуть Кошкин, но крикнул только:
– А-а-а!.. – и поднял автомат, и выстрелил несколько раз.
Мёртвый медведь лежал, вцепившись зубами в камень. Он крепко обнял его мохнатыми лапами, и светлый ручей из расселины хлестал через его голову.
Кошкин перевязал Алого и понёс его на заставу. Все мысли Кошкина запутались, сбились в клубок. Он прижимался ухом к спине Алого и слышал, как невероятно быстро, не по-человечески колотится его сердце.
На заставе фельдшер промыл рану Алого и долго-долго зашивал её. Было ужасно больно. Алому всё время хотелось зря укусить фельдшера, но Кошкин стоял рядом, гладил Алого и нарочно грубо говорил:
– Подумаешь, медведь! Барахло какое!
«Зашивайте, зашивайте поскорее, – думал Алый. – Больно же…»
Когда фельдшер зашил рану, Алый сразу хотел вскочить, но сил-то не было. И Кошкин понёс его в сарайчик, где жили собаки. На руках у Кошкина Алый уснул…
Потом побежали день за днём. Солнце перекатывалось над горами, облака сталкивались в небе с тучами, падал на землю дождь, и навстречу ему выползали из земли толстые стебли, налитые зелёным соком.
Алый всё время чувствовал, как заживает, затягивается его рана, и торопился её лизать. Ему казалось, что он может слизнуть языком тупую, тягучую боль.
Когда рана поджила, Кошкин стал выводить его во двор заставы. Кошкин садился на лавочку и играл на гитаре, а Алый лежал у его ног, мигая на солнце.
Алому было странно слушать, как тянутся звуки со струн, плывут над его головой и закруживают её. Он поднимал голову – и утомительный вой вылетал из его горла. И Алый закрывал глаза и хватал зубами воздух, будто хотел укусить собственную песню.
Подходили пограничники, слушали Алого и смеялись, расспрашивали про медведя.
– Вообще-то я медведей побаиваюсь, – говорил Кошкин, отставив гитару. – Кусаются.
Алый, конечно, ничего не говорил, но думал: «С медведями держи ухо востро!»
Весна прошла, а потом прошло и лето, а потом и осень кончилась. Выпал снег. От него выровнялись кривые горы, и даже в ущельях,