Кепка с карасями (сборник). Юрий Коваль
конечно, дело было не только в этом. Чуть не десять лет охранял Елец границу. И за это время побывал в разных переделках. В таких, из которых человек-то не всегда целым выходил.
Но Елец всё-таки вышел из этих переделок и теперь жил как бы на пенсии. Горшок борща с хорошей костью – вот это и была его пенсия.
А застава, где жил Елец, находилась на вершине горы, и дороги туда не было.
Вместо дороги в гранитной скале были выбиты ступеньки – ровно четыре тысячи. По этим ступенькам каждое утро вниз, в долину, спускался Кошкин и ещё два бойца. Они шли вниз, на базу, а с ними бежал Елец.
Холодно было на вершине.
С заставы бойцы выходили в полушубках, но, пройдя три тысячи ступенек, полушубки снимали и прятали в расселину – с каждым шагом становилось теплей.
Пока они хлопотали на продовольственной базе, Елец лежал на тёплых камнях и сонно хлебал борщ из алюминиевой миски. К полудню Кошкин оканчивал свои дела.
– Ну, – говорил он, подмигивая Ельцу, – теперь бы окрошечки погонять.
Как-то они возвращались на заставу и тащили на себе большие мешки, а Кошкин нёс ещё и бидон с молоком.
Бидон сверкал, и издалека казалось – три горбуна ползут по лестнице в облака и несут с собою зеркало.
Издали на пограничников смотрел человек.
А они обливались потом и старались не считать про себя ступеньки. Но ступеньки считались сами собой: сто одна, сто две, сто три, сто четыре…
У тысячной ступеньки Кошкин поставил бидон, достал из расселины полушубок и вытряхнул ящериц, которые грелись в рукавах.
– Катитесь! – сказал он ящерицам.
С вершины дунул ветер, поднял со ступенек горсть гранитной пыли. Елец зарычал.
К запаху ветра, пришедшего с вершины, подмешался запах человека.
– Чужой, – сказал Кошкин.
– Да нет, это Елец так волнуется, от старости.
«Неужто заметили?» – подумал человек, укрывшийся в камнях, и поднял пистолет.
– Чужой! – повторил Кошкин.
И тут же белый сноп ударил его в лицо. Пуля пробила бидон – молочная струя хлестнула по ступенькам.
Нарушителю показалось, что выстрел сшиб всех трёх пограничников. Только пёс крутился на ступенях. А они отползли со ступенек и повисли над обрывом. Мешки заслонили их.
Нарушитель ещё раз выстрелил в Ельца, и пуля – надо же! – снова ударила в бидон. Он прыгнул от удара и со звоном покатился вниз, разбрызгивая остатки молока.
Бидон сорвался в пропасть, и ветер подхватил его, засвистел в дырках от пуль. Бидон падал в пропасть, словно огромный сверкающий свисток.
Кошкин увидел человека, прижавшегося к камню, и выстрелил. Пуля попала в камень – осколки резанули нарушителя по щеке. Он побежал.
Кошкин ещё раз выстрелил – нарушитель оступился и сорвался в пропасть, где прыгал ещё и бился на дне измятый простреленный бидон.
Как-то сержант Кошкин увидел во дворе продовольственной базы ушастого ишака.
– Это ещё что? – спросил он.
– Ишак, – ответили солдаты с продовольственной базы, – мы на нём продукты