Могусюмка и Гурьяныч. Николай Задорнов
как же теперь? – спросил Степан.
– Ну, пропало твое дело, – подшутил кто-то.
– Ступай поклонись, попроси не баловать…
– Иди, – сказал Гурьян, – иди живей.
Степан недавно повенчался со скромной девушкой, дочерью плотника, который жил верстах в двух от завода, где летом на пологом берегу реки строили сплавные барки.
В обед Степану далеко было ходить домой, и жена носила ему щи на завод.
Задетый за живое, он смело вбежал в конторку. На скамейке у печи Максим Карпыч сидел напротив загнанной в угол Марфуши.
Когда дверь открылась, Оголихин оглянулся.
– Тебе что? – грубо спросил он Степана, как чужого и ненужного здесь человека.
– Жена мне щи принесла, – сказал твердо молодой рабочий, хотя и побледнел.
– Хе-хе, – отозвался «верховой» и осклабился, видно, еще что-то надумав.
Между тем Марфуша, улучив удобный миг, выскользнула из своего угла, а затем и вовсе из кладовки в дверь. Оголихин хотел ухватить ее за платье, но не успел. Мужики остались одни. Оголихин поднялся и заступил Степану выход из конторки. Потом он угрожающе шагнул к нему два шага, так что тот попятился.
На столе в чистом платке лежал каравай хлеба, принесенный Марфушей. Оголихин развязал платок, потом взял нож, отрезал горбушку, достал из-под лавки ведро с дегтем. Он обмакнул в деготь кусок хлеба, тщательно обмазал его со всех сторон и сунул Степану в руки.
– Подкурного медку… Искушай на доброе здоровье. Прости, уж чем бог послал… – И «верховой» поклонился чуть не до земли. – Хочешь, на коленки встану, Христом Богом попрошу?
– Не томи, Максим Карпыч, – с сердцем сказал мужик, беря ломоть в руки, – не пытай… Я тебе угожу… Честью отслужу…
– Не обессудь, – со слезой в голосе продолжал Оголихин. – Горд ты, унижаешь меня.
Он вдруг умолк и, быстро шагнув к двери, приотворил ее. От нее метнулась Марфуша, стоявшая у косяка. Она заплакала горько и тревожно, чувствуя, что мужу из-за нее беда.
– Ох, твой-то какой спесивый, – высовываясь, сказал ей Максим Карпыч.
Она закричала, как бы созывая людей.
Максим Карпыч живо захлопнул дверь и обернулся к Степану.
– Ешь! – сжимая кулаки, задрожал он, и лицо его побагровело еще гуще.
В этот миг казалось, что его пьяные, светлые глаза совсем белы.
– Ты что? – отчаянно закричал молодой рабочий.
– Ах ты! – вскричал Оголихин, хватая его и пытаясь втолкнуть ему кусок хлеба с дегтем в рот.
Дверь распахнулась настежь. В конторку вошел Гурьяныч.
– Ты что, Максим Карпыч? – тихо спросил он, ссутулившись под низким потолком.
Максим Карпыч сощурился и хотел что-то ответить, но тут Гурьяныч поднес к его носу свой огромный заскорузлый кулачище.
– Степан, духом вон… – сказал он своему рабочему, заслоняя грудью и руками «верхового».
Степка быстро вышел.
Оголихин попятился. Гурьяныч взял горшок со щами, который принесла Марфуша, собрал в свою шапку хлеб и ушел из кладовки.