Здесь и сейчас. Лидия Ульянова
было? – со слезами в голосе беспомощно обратилась я к присутствующим и почувствовала, как мелко дрожат руки.
На экране продолжалась демонстрация путевых наблюдений. Какая-то незнакомая женщина бредет по незнакомой пешеходной улице. Она останавливается у фонтанчика – в струях воды на весу покоится большой каменный шар – бросает монетку.
– Это моя жена, – с гордостью сообщил то ли Макс, то ли Боб.
Друзья детства доктора смотрели на меня с нескрываемым удивлением – новая девчонка Амелунга оказалась просто с прибабахом или же наглоталась колес. Доктор, казалось, окончательно забыл про диван и глядел на меня с профессиональным интересом, как ботаник видит в севшей на рукав бабочке не очаровательное создание природы, а класс, вид и подвид.
Казалось, все прошло, странное видение исчезло, искривленная действительность выпрямилась, расставив предметы по отведенным им местам. Вот стол темного дерева с местами поцарапанной столешницей, вот окно, за которым в свете фонаря я вижу мощеную улицу родного Бремерхафена, вот Питер с озабоченным лицом и грязными тарелками в руках, то ли Боб, то ли Макс с камерой на шее. Но почему мне от этого не легче, почему продолжает тянуть туда, в грязный двор с обвязанной веревочкой обшарпанной дверью?
Мелкая дрожь из рук перетекает в тело, добирается до ног. Я в изнеможении опускаюсь на стул и обхватываю себя руками, силясь унять ее.
– Ребята, вы займитесь-ка своими делами, – не очень-то вежливо предлагает друзьям Клаус Амелунг, не в силах победить профессионального интереса. – Питер, дружище, выключи пока телевизор.
– А музыку, музыку можно поставить? – беспрекословно подчиняется хозяин заведения.
– Разумеется, поставь музыку, – милостиво разрешает доктор.
Так называемые ребята послушно возвращаются на свои места, я же снова остаюсь один на один с Амелунгом. Доктор пристально наблюдает за мной, будто хочет разглядеть превращение гусеницы в бабочку. Или как там оно происходит у насекомых?
– Фрау Таня, вы хорошо себя чувствуете? – издалека начинает он.
Есть несколько вариантов.
Я могу сейчас встать и уйти без объяснения причины.
Я могу кокетливо повести плечами, засмеяться, откинув назад голову, как ни в чем не бывало спросить: «А что такое? Что-то произошло? Ох, знаете, я такая бываю впечатлительная, такая вся неожиданная!»
Еще я могу положить на стол ноги в желтых носках с утятами, ковырнуть пальцем в носу, выкатив глаза, пустить слюни изо рта и проблеять ему в лицо: «Бе-е-е!!!» Уверена, этот вариант будет психотерапевту наиболее интересен.
Жаль, сил нет ни на одно из теоретически возможных действий.
– Плохо, – односложно отвечаю я, тщетно пытаясь справиться с дрожью.
– Может быть, вы хотите рассказать? Может быть, я смог бы помочь? – интересуется он, изображая понимание.
Почему доктора, имеющие дело с больной головой, все такие одинаковые? Почему они всегда напускают на себя это омерзительное понимание? Что