Огни чужой деревни. Саша Ханин
Моррисона… Н-да, и вот, представьте, какая штука, год назад Егор пропал, говорят, уехал из Москвы и с тех пор о нём ни слуху, ни духа. А мы как раз отобрали материал для первого студийного альбома. Арендовали студию. Музыкантов сессионных пригласили. Были запланированы концерты по дальнему и ближнему Подмосковью. Опять же, контракт… Я уже отчаялся найти Егора, когда совершенно случайно узнал… От одного престарелого хипаря, пилигрима… Тоже поэт, хронический алкоголик. Я навещал его в больнице, зимой, в конце февраля, была такая тоскливая серенькая оттепель… Впрочем, это не важно… Ефим Поликарпыч, я знаю, что Егор Панфилов объявился у вас в колхозе. Его видели в Новом Синькове в компании с вашим мэром…
Тут Пашка осекается на полуслове, потому что замечает, как по лицу Субботы пробегает судорога. Хозяин чайной стоит, цепко уцепившись за крышку конторки и зажмурив глаза, будто пережидает острую боль.
– Милостивый государь, – говорит Суббота, выдохнув, и его тихий голос похож на шелест. – Вы, верно что-то попутали. Какой еще мэр? У нас тут колхоз, поселок городского типа, деревеньки, вон, в три избы. Никакого мэра у нас нет, и отродясь не было, а есть сельская администрация! Зарубите себе это на носу! Рад был помочь, однако, час уже поздний…
– Да, постойте, Ефим Поликарпыч, я же не про то хотел… Вы, может статься, встречали моего приятеля? Не заходил ли он выпить чайку? Не пел ли песен в вашей замечательной чайной? Не исхудал ли?
– У нас, сударь, это не принято, чтобы в чайной, значит, концерты всякие устраивать, – отвечает Суббота, – бывает, Сергей Белов побренчит немного на гитарке, но это если не шибко пьяный. Однако не обессудьте, час уже поздний…
– Ну, Ефим Поликарпыч, родненький, – взывает Пашка к жестокосердечному хозяину, – вы, может статься, запамятовали? У меня при себе кассета, вы послушайте, я вас очень прошу, может, что припомните. У вас, я вижу, на подоконнике и магнитафончик стоит.
Ефим Суббота хмурится, вздыхает, но жестом разрешает воспользоваться магнитофоном. Пашка достает из кармана куртки кассету с песенками рок-барда Егора Панфилова.
– Запись, правда, совсем плохенькая с одного квартирника. Сейчас, перемотаю.
Отматывает на начало. Включает:
Электрический гул. Приглушенные голоса. Кашель. Смех. Шарканье ног. Дребезжание плохо настроенный гитары, звук такой, словно играют из-под воды. И все же, в этой плохенькой записи есть энергетика, есть атмосфера. Стоит закрыть глаза, и сразу попадаешь в просторное подвальное помещение. Тусклые лампочки на обросших пылью проводах, волны табачного дыма под закопченными сводами, и люди, словно черные птицы сидят на корточках там и сям и стоят вдоль стен. Возле микрофонной стойки, в дымном конусе света – тень человека с гитарой на ремне. Это Егор Панфилов. На рок-барде синие тренировочные штаны и джинсовка с кокетливо подвернутыми рукавам, а под джинсовкой линялая футболка с растянутым воротом. Немного вьющиеся темно-русые волосы лезут Егору в глаза, он похож на лохматого, сбежавшего из дома пуделя. Егор Панфилов бренчит на