Огни чужой деревни. Саша Ханин
гнутых шезлонга и кособокий столик. На столике вялые полевые цветы в стеклянном графине. В шезлонгах у столика сидят мэр и Рауль Дюк, журналист. Рауль в панамке, больших очках-хамелеонах, гавайской рубашке и шортах. С балкона открывается вид на поселковый кинотеатр и безлюдную треугольную площадь.
– Чудес у нас хватает, – рассказывает мэр. – На днях имел место такой случай. Заходят два мужика в ларек. Высыпают на блюдце мелочь – всё уже посчитано! Мелочи выходит сорок два рубля. И говорят – хозяюшка, нам бы водочки и семешек. А водки в ларьке по сорок рублей нет, потому что ее по сорок и не бывает, и по пятьдесят не бывает. А по шестьдесят четыре, положим, есть… И тут происходит чудо. Мелочь из блюдца исчезает и на прилавке появляется водка, с этикеткой Московского винокуренного завода за сорок рублей и семешки, соответственно, за два рубля. Мужики берут водку и закуску и идут в сторону заброшенного коровника, к себе на работу. Накрапывает теплый летний дождик… Чем не чудо? И вообще, вред горячительных напитков и наркотических веществ сильно преувеличен. Я и сам не против, и не возбраняю, хотя, бывает, и порицаю. Опять же, как пить. Ежели пить ради свинства, то порицаю! А ежели ради бегства из этого вконец оскотинившегося мира или, скажем, чтобы расширить границы сознания, то я всей душой с вами. Беда в том, Рауль, что никто не хочет уже эти границы расширять.
Мэр со стоном поднимается из шезлонга и уходит с балкона. Он бредет куда-то, распахивая двери, бредет через кабинет и приемную, через небольшую залу с выгоревшим длинным столом и придвинутыми к нему стульями. Ветерок шелестит бумагами. Безлюдно. Только полицейские с электродубинками в белых шлемах-респираторах застыли у дверей.
– Я взялся чистить авгиевы конюшни духа, – бормочет мэр. – Насаждать культуру… Куда я веду свою паству?… Бессонными ночами… Через горнило страданий… Отринуть тварную природу… У меня не осталось времени…
Мэр останавливается у распахнутого окна в курилке. На его покатом лбу блестит испарина. За окном, совсем низко над оранжевым пустырем футбольного поля висит апельсин солнца. Вдалеке темнеет еловый лес. Мэр опускается на скамеечку. Рядом присаживается Рауль с блокнотом в руках. В его оскаленных зубах торочит мундштук с зажженной сигаретой.
– Скажи, друг, а каково это, когда вот так, сам себе в голову из ружья – ба-бах!? – спрашивает мэр. – Я, конечно, понимаю, это деликатная тема. Но я не из праздного любопытства спрашиваю. У меня тоже, знаешь ли, бывают моменты…
Рауль молчит, только скрипит по бумаге грифель карандаша.
– Ладно, проехали, – говорит мэр и закрывает глаза.
Сперва как будто ничего не происходит… Красные лучи садящегося солнца понемногу бледнеют. Лес за окном становится прозрачным. Сквозь облупившиеся стены курилки проступает больничная палата.
– Не спать… – шепчет мэр. – Не спать…
Он беспокойно ворочается. В просторную палату сквозь забранные крупной решеткой окна льется скудный зимний свет. В палате в два ряда стоят койки.