Океаны в трехлитровых банках. Таша Карлюка
ты такая? Почему ты решила, что знаешь, кто заслужил хорошее, кто плохое?
– А кто знает? Кто-то знает?
– Кто-то знает, – улыбнулся водитель.
– Точно знает? Я могу не сомневаться? Они знают, что делают?
– Кто они?
– Ну… Они… Сверху… Кто-то…
– Знают. – Он вновь улыбнулся. – Нам пора возвращаться, мы слишком долго здесь. Ты хочешь исполнить свое желание?
– Нет, – ответила я.
Мне совсем не хотелось улыбаться, когда мы вернулись обратно, и у меня оставалось слишком много вопросов, чтобы молчать.
– Что ты со мной сделал? Почему все пассажиры улыбались, молчали, а я?.
– Они запомнили только то, из-за чего можно улыбаться и молчать, а ты… Я хочу, чтобы ты помнила все.
– Что будет с автобусом под номером 72?
– Ты его пожелала, тебе и решать. Мне пора.
В даль моря уплывал большой желтый автобус, он из большого становился маленькой точкой, из желтой – черной.
Через месяц я оказалась рядом с Парижем, мне захотелось выучить язык канареек. Я сидела на автобусной остановке в окружении виноградных полей и маленьких деревень. Было тихо, покойно. Вдалеке на дороге я увидела маленькую черную точку, из маленькой она становилась большой, из черной – желтой. Это был автобус. Он плыл по дороге или, скорее, ехал. Это был автобус под номером 72.
– Какая у вас конечная остановка? – войдя в салон, я спросила у водителя с черной бородой.
– Кто знает… – водитель улыбнулся.
– А кто знает? Кто-то знает?
– Кто-то знает…
– Точно знает? Я могу не сомневаться?
– Сомневаться ты можешь всегда.
Моя черная кожа
Мы познакомились, когда нам было по десять лет. Черная, со вздернутым носом, лохматой прической. Дети ее сразу невзлюбили. Их родители тоже: смотрели косо, говорили при ней шепотом, брали детей за руку, уводили домой.
А одна старуха – профессорская жена, звали ее Жанна Илларионовна – сказала черной девочке в глаза, что ее место среди слонов и жирафов в Африке, подальше от людей. Она часто слышала в свой адрес нехорошие слова, но в тот раз впервые заплакала и убежала. Я помню, как она зацепилась за камень и упала. На ее зеленом сарафане выступило красное пятно. Мы все это видели – нас было пятеро детей и Жанна Илларионовна, – но ни один из нас ничего не сделал. Старуха продолжила пить чай в своем саду, а мы – играть в мяч.
В ту ночь я долго не могла уснуть, а утром притворилась больной. Градусник, который стабильно показывал 37,8, грела в кружке с малиновым чаем. Два дня я провела под одеялом и под встревоженным взглядом бабушки. Мне очень хотелось поделиться с ней или c дедушкой – у них на даче я проводила каждое лето – тем, что произошло, но мне было стыдно.
На третий день я решила выйти из своей берлоги. Прихватив двухлитровую банку с жабой, которую я спасла от мальчишек (они засунули в несчастную сзади трубку и собирались надуть, чтобы бросить под машину и проверить, лопнет она или нет), я направилась к своему любимому месту. Деревянные качели под громадной липой во дворе заброшенного дома с открытой