Ненужная кукла. Андрей Андреевич Храбрый
если бы мы лежали на разных диванах, они бы не преодолели бы расстояние?
– Дорога слишком длинная: ты бы уже давно бы проснулась, а они бы только подобрались бы к твоей подушке, – ну и бред же я несу, мысленно замечаю я, хотя лицо мое как-никогда серьезно.
Даша усмехнулась, подергала головой, будто в попытках смахнуть пылинку с шеи, щекочущую кожу.
– И эти глупости ты черпаешь из снов?
– Без глупостей никуда, без них мир тусклый, но и им нужна мера, а мои глупости особого вида: глупости романтиков.
– Знаешь, что показалось мне странным?
– Что же?
– Ночь пролетела мгновением, слишком быстро, я ее совсем не заметила. Спала как убитая. Почему я устала?
– Вчера был тяжелый день.
– Правда? Я совсем, совсем не помню.
– Это из-за усталости.
– Да и ты был каким-то другим ночью. Не знаю, не достает слов… – Она задумчиво почесала лоб и затем покрыла руками мои руки. – Как будто…
– Словно после долгой мучительной разлуки? – Не выдерживаю я. В ответ Даша вздыхает. Странно, но полыхать ей совсем не хочется. Красные угольки постепенно затухают. Она подозрительно, чересчур спокойна. По-грустному спокойна.
– Может быть… – Она вырывается из объятий и как ни в чем ни бывало бросается мыть посуду. – Ты правда очень соскучился?
– Не представляешь как.
Говорю я откуда-то со стороны, меня словно сковали и закляли торчать безжизненным столбом на одном месте. Даша хитро улыбается – лицо я ее не вижу, но эту улыбку за семь лет научился воспринимать даже с закрытыми глазами. Выбрасывать глупые вопросы “почему?” и прочие – не в ее стиле.
Диалог заходит в тупик. Журчание воды бьет по нервам, кажется, будто этот шум единственная преграда, мешающая разговаривать. Кажется, будто струя, ударяя по тарелкам и чашкам, смывает с нас минуты, отмеренные нам свыше.
– Сегодня я какая-то уставшая, давай просто посидим в нашем любимом кафе? Или возьмем с собой кофе и булочки и пойдем в парк? Займем там скамейку под солнцем? Мы так редко бываем на солнце. Не знаю, не могу решиться. Ну что ты опять в своей манере стоишь и молчишь? – Сурово упрекает она меня, не оборачиваясь.
Острый ее палец втыкается ногтем в мое ребро. Больно. Терпимо. Как же я соскучился по этим резким касаниям, моей коже придется привыкать к ним сызнова. Даша смотрит на меня с пренебрежением, легкой озлобленностью, ожиданием какого-то толчка, действия, о котором мне никак не догадаться, – я улыбаюсь как последний дурак, не в силах укротить губы, которые самостоятельно дуют улыбку, а всему виной знание, что упрекает она меня только потому, что сама же запуталась в собственных желаниях и ей нужна помощь, которую она героически отвергнет. Если улыбка моя полностью спадет с моего лица – знаю наперед, – Даша посчитает, будто я чем-то обижен, и она окажется права – порой мне кажется, что она разбирается в моем настроении даже лучше, чем я, – и тогда затянется выяснение отношений… Эта улыбка – игра на удержание, которая ее