Русская война: Утерянные и Потаённые. Лев Исаков
составляли маленький клан, чем-то напоминающий свору Орловых, но более «карманный», «удобный» для окружающего общежития. Старший и Младший отличались вызывающей красотой; среднего роста, миниатюрно-стройные, с выразительными черными глазами, чуть кукольные, но сильные; Платон более – 19 – резко-отстраненный и скрытный – Валериан мягче и порывистей. Общей защитой был огромный, чудовищно сильный, тоже красивый, но какой-то животно-примитивной статью Николай, очень рано начавший пить, и тоже каким-то животно-мрачным образом, в одиночку, без украшательств и гусарщины; о Дмитрии ничего не знаю.
Отношение к службе у братьев было определенно разное. Платон нашел в ней все ту же хозяйственную стезю, каждодневное исполнение некоторых штук и действий, бдительное отслеживание некоторых ритуалов, по определенному сроку приносящих урожай, столь близкое безусловным жизненным правилам бухгалтера-домохозяина. У него все соблюдалось, ничего не случалось, ничего не терялось – во все времена, во всех странах, во всех ведомствах начальство таких любит, ценит, продвигает, и заслуженно, коли не зарвутся – в 1787 году он, до фавора, – В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ! – секунд-майор гвардии, т. е. армейский полковник (гвардейское старшинство на 2 чина, гвардионское на 1).
Всю последующую жизнь его будет сопровождать и оберегать эта хозяйственная нота – и в женском уголке сердца Екатерины, где рисуется так понятно в мечтах «о счастье вообще» образ «мужчины-хлопотуна», приятно-домашнего, с комнатными дарованиями – Платон неплохо поет – столь уютного среди Клювастых Орлов и Львов Клыкастых; так и в опале при Павле I, и полуопале при Александре I толи за то, что заслонял в молодости, толи в подозрении о шевельнувшемся чувстве жены к красавцу-фавориту, толи за участие в убийстве отца – скорее всего по совокупности его избегавшего.
Николай, погружавшийся в свои омута был исполнительно-равнодушен, чугунно-бесчувственный к человеческой жизни вообще – зверский удар табакеркой, проломивший висок Павла I, его отметина в истории.
Иное было отношение Валериана – военное дело его захватило как мальчишку; а кем он еще был, в 13 лет принятый в полк «для научения при брате»? – впрочем, в 18 веке, «встав в службу» едва ли не по первому шагу большинство мужчин-дворян сохраняли нечто мальчишеское до смерти, в скучно-старческой психологии барышников 19–20 веков они «шалые», и все станет проще, если понять, что они «малые», в 12–14 лет утвердившиеся в понятиях своего дела, нужных к тому качеств и навсегда оставшиеся одной ногой в возрасте своего возмужания.
Это было тоже следование некоторой атрибутике, но уже иной, это было играние к тому, главному, что составляет смысл жизни офицера, к Смерти и Войне, вхождение и приуготовление к ним. Эта шагистика, позитура, полирование – но за предел их самих по себе, не в замен храбрости, а для храбрости, не в символизм доблести – в укреплении ее спиц внутри себя; то, во что А. Суворов и М. Кутузов вносят столько смысла, а Константин Павлович