.
строительные организации в Алмазе не бедствовали. Строительные начальники уже занимали места на трибуне, пахнущей свежестругаными досками. Мэр Алмаза, тунгус по крови, летающий в год по семь раз отдохнуть-развлечься в Лондон, поблескивал бриллиантами и тридцатитысячным «Роллексом» – тяжелого червонного золота часами.
– Жаловаться, ваще, однако, грех нам, – говорил он в разношерстную, спозаранку навеселе, толпу, – ваще, на одной рыбе, однако, сто лет будем жить, там, в европах, ага, за икру тыщи дают…
Сегодня, в праздник, чуть просветлело над Алмазом, чуть раздвинулись горизонты, открылись дали, перестала сеяться с неба труха, и убогий городишко стал чуть приветливее, милее, чуть ласковее, чуть теплее. Повсюду кавказцы жарили шашлыки, бойко шла торговля пивом. По случаю праздника народ заливался портвейном – всегдашние водка и спирт уступили место «красненькому» – так в Алмазе называли все вина. Водка же звалась «беленькой».
– Шесть топоров! – бодро говорил человек за прилавок и получал в каждую руку по фугасу портвейна «Три семерки», и был таков – кум королю за любым столиком, что густо рассеялись по краям площади, на любой скамейке в чахлом парке, в любой общаге, в каждом бараке.
Город наливался вином, заправляясь им, тренируясь, пробуя силы перед вечером.
О, праздничный вечер в Алмазе! Нет на свете красок, достойных, чтобы описать тебя. Нет в мире слов, чтобы, подобрав их, в красках изобразить ширь и блеск твоих празднеств, ненавистный любимый Алмаз…
Город в праздник полагал быть пьяным дважды. С утра затарившись красненьким, к обеду упасть, к ужину проспаться. И уж вечером дать огня, зажечь так, чтобы и на небе было слышно, и в Москве было видно.
Таил силы город, копил их к вечеру. После невнятного бормотания с трибуны над площадью гремела музыка – заезжие скоморохи да нарумяненные срамные девки веселили публику, зазывно хохотали и плясали. Скоморохи дурашливо вскрикивали, девки в притворном ужасе казали из-под лоскутных своих юбчонок срачицы и междуножия, толпа одобрительно крякала и ухала.
Стомившиеся по бабам приисковые во все глаза поедом ели ляжки плясуний, те скакали с ужимками и прибаутками.
– Эхххх, мля-а-а-а, – провыл-простонал дюжий да ражий парень, из тех, что трактор из болота за гусеницу вытянут, была бы воля, – эхххх, зубами бы стерву грыз…
А девки все плясали и плясали, колонки бухали, а торговля на площади шла все веселей.
14 градусов по Цельсию
– Ну, Алексей, с праздником! – Командир Ту-95, подполковник Иван чокнулся солдатской кружкой с Нефедовым. – Мы хоть и не мабута, а тоже пока еще кое-что зарабатываем.
Прямо на приборном щитке, в тесной кабине стратегического бомбардировщика, был собран немудреный дастархан – отливал янтарем балык, тускло отсвечивал красным кижуч, маслянисто поблескивали черным дробинки икры. Над радаром стояла бутылка.
Нефедов закусил красной рыбой и отмахнулся от второй:
– Не, ребята, все. У