Мастерская сновидений. Галина Барышникова
спасибо. Вот тебе письмо к декану филологического факультета. Досдашь только историю вместо химии, – он улыбнулся, – а остальные экзамены тебе перезачтут: русский, литература, язык у тебя на отлично. И скажи, чтобы позвонил мне – поймать его не могу. Удачи!
– Но поч-чему филология?
– Потому что с твоей анкетой – ни в историю, ни в точную науку – она вся на оборону работает, ни-ку-да! А ты парень толковый, с тебя в любой области толк будет. Ну, ступай!
– Спасибо вам.
– После скажешь.
Так Петя Кудрявцев неожиданно оказался студентом филфака, о чём и думать не думал! Но чтобы приступить со всем рвением к новой науке, он начисто заставил себя забыть о химии, он почему-то знал: чтобы вошёл новый объём, нужно освободиться от старого, либо это происходит добровольно, либо происходит вытеснение. Наверное, было бы странно, если бы темой своих исследований он выбрал кого-то другого. Ему нужен был размах, объём. И этим пространством для него стал Толстой. Не изящный Пушкин, не узкий и, как рана глубокий Лермонтов, а широкий, стихийный Толстой. Если бы он изучал музыку, то его выбор, наверное, пал бы на Бетховена.
Первые годы показали, какого замечательного студента приобрёл университет – Петя выступал на конференциях с докладами, писал замечательные курсовые, уже на третьем курсе ему предложили обдумать тему для диссертации.
Здесь надо заметить, что профессор Аристарх Грандовский не оставлял его своим вниманием. Он встречался с Петей, давал ему советы, почему-то он считал для себя обязательным контролировать и помогать этому мальчику – то ли от того, что тот был сиротой, то ли по причине его яркой одарённости… понять было трудно. Так, например, его очень беспокоил Петин рост, и он повёл его на обследование к знакомому профессору, осмотрев его, доктор странно улыбнулся и сказал: очень скоро вы сами себя не узнаете, молодой человек. Так и вышло. Летом на практике он много работал, был в Ясной поляне, собирал материалы, а в августе вернулся домой, в Архангельск, – повидаться с дедом и бабушкой. Он бежал по знакомым родным холмам, уже издали увидел свой дом и бабушку, вот она вышла на дорогу и пошла ему на встречу, Петя побежал,… но она прошла мимо. Петя остановился: «Ба!» – позвал он её. Она обернулась и долго всматривалась в этого худенького долговязого паренька в подвёрнутых брюках, в потёртом пиджачке с короткими рукавами. «Ба!» – повторил он и протянул ей руки. «Боже мой, – только и смогла она сказать, глотая слёзы. – Как за год-то вырос, как поизносился».
Отца Петя не помнил совсем. Мать забрали позже, и, может быть, поэтому он немного помнил её. А, может быть, просто потому, что это была мама. Он помнил, как она всё время что-то пекла, как месила тугое тесто на пироги, и он взбирался ей на колени и облизывал тесто – прямо с рук…
Или мама сбивала жидкое тесто для блинов – он подходил к ней, тёрся о её белый передник весь в муке и просил облизать ложку, или соскребал тесто прямо пальчиком с краёв высокой кастрюли. Ничего вкуснее этого времени у него не было. Он даже