«Постояльцы черных списков». Петр Альшевский
сказала она.
– Вот и молодец, – сказал Александр Николаевич. – Итак, дочка, слушай мою последнюю волю. Слушай и не забывай, что ты мне обещала ее исполнить.
– Не забуду.
– Очень мудро с твоей стороны. И помни, что если ты об этом забудешь, я тебя и с того света прокляну.
– Говори, папа, – сказала она. – Я слушаю.
Александр Николаевич Тусеев устало откинулся на подушки: все в порядке. Согласившаяся Галина согласилась не должна его подвести.
– Моя последняя воля, – сказал старик, – будет следующей. Роди мне, доченька, внука. Или внучку, мне все равно.
Выкатив голубые глаза, Галина Тусеева едва не поперхнулась своими собственными словами.
– О чем ты, папа?! – закричала она. – Я и молодой родить не смогла, куда уж мне сейчас, тут и разговора быть не может…
– Ты обещала, не забывай, – строго сказал ее отец.
– Но это же невозможно!
– А ради отца? – спросил Александр Николаевич.
– Да хоть ради кого бы там ни было! – воскликнула она. – Хоть ради Бога-отца! Даже ради Бога-деда! Это же невозможно!
– Гляди, заинька, прокляну, – очень серьезно сказал Александр Николаевич.
– Но папа…
– Никаких «но»! – перебил ее Тусеев. Обещала – выполняй! И оставь меня в покое. Что-то мне еще хуже стало.
– Хуже… ему хуже… только о себе и…
– Молчи! Ступай! Работай – время поджимает.
Выйдя из его комнаты, Галина сразу же пошла в ванну; подставила голову под кран, наглухо закрыла рот, методично загубила прическу…
Не до прически. И не до возрождения «Комитета народной расправы»; пока зубы еще не выпали, их нужно скалить – нигде ни намека на истину. Устройся на мне поудобнее и поскакали; истинная любовь не дает времени на раздумья, во дворе дома, где умирает отец Галины Тусеевой, сидят двое молодых людей: по возрасту они вполне подходят ей в дети, Галина бы очень хотела иметь таких разнополых детей – примитивно разругавшихся и сидевших на скамейке отнюдь не близко друг к другу.
Поссорились они из-за глупости: кто-то на кого-то не так посмотрел и фитиль еще неокрепшего чувства уже второй час заливался жгучей желчью, изолирующей их по одному.
Когда между ними вклинился ничем не скрывавший своего сильного подпития штукатур Федоров, они были бы уже рады помириться, но, положив одну руку на плечо парня, а другую, соответственно, на девушку, Максим Федоров уходить, похоже, не желал.
– Ну что, молодежь, насупились? – спросил он. – Вам самим не смешно, но кого-то вы этим смешите: жизнь-то она такая, сегодня ты на ней, завтра она на тебе… Вот ты, парень, жизнь знаешь?
– Не полностью… – ответил молодой человек.
– А полностью ее никто не знает. Если только Боженька, убить его мало. – Не собираясь ни перед кем лебезить, Максим засмеялся, как простуженная кряква. – Правильно, девочка?
– Правильно… – сказала она.
– Я