Мемуары Лоренцо Да Понте. Лоренцо Да Понте
возможно, любовь!». Едва эти два слова выскользнули из моего рта, смертный холод обуял меня с головы до пят и охватила решимость: отказаться от карт, от женщины, которой я стал рабом, и от города, где встречается столько соблазнов. Не теряя времени, я схватил перо и написал брату следующие строки:
«Жером! Прощайте игра, любовные увлечения и Венеция. Я уехал бы немедленно, будь у меня деньги. Но я клянусь, что не более чем в три дня моя клятва будет выполнена. Возблагодарим Господа. Прощай».
Я отправил мое письмо; не дожидаясь завтрашнего дня, прибежал мой брат, раскрыл свой кошелек и выдал мне сумму, которая была достаточна на мои первые нужды. Это было не первое и не единственное доказательство братской дружбы, что давал мне этот бедный мальчик. Смерть, похитив его у меня безвременно в возрасте тридцати лет, лишила меня зараз товарища, советчика и друга – трех вещей, столь редких в этом мире, которые столь трудно встретить, даже в брате! При этих редких качествах, он обладал превосходным умом, широкой эрудицией и исключительным вкусом во всех жанрах литературы. Большая скромность и редкая вежливость доставляли ему уважение и привязанность всех тех, кто имел счастье его знать. Я не смогу в достаточной мере оплакать эту невосполнимую потерю. Пусть мне простят это короткое отступление и отнесутся с симпатией к слезам, обязанным столь дорогой для меня памяти.
X
Вернемся, однако, к аббату. Заря едва пробилась, когда я получил следующую записку:
«Мой друг, вчера вечером я оказался повинен в недостойном поступке. Я лишил вас вашего пальто, которое заложил за восемьдесят ливров. Самое ужасное, что я отправился играть и проиграл эти деньги. Я в отчаянии. Я, разумеется, отправил бы вам мое пальто, чтобы компенсировать вашу потерю, но оно старое, слишком короткое для вас, хотя и приспособлено для этого сезона. Однако вы не сможете в нем ходить. Что делать? Располагайте мной».
Чтение этой записки внушило мне жалость. Я вышел и пошел к нему; видя меня, вооруженного кинжалом, который я всегда носил на всякий случай, он побледнел, задрожал всеми своими членами и, не разжимая зубов, взглянув на меня с ошеломленным видом, бросился бежать по улице. Я последовал за ним; он направился в проулок, заявив, что он сейчас бросится в канал. Может быть, у него не было намерения это сделать, но вид был такой; как бы то ни было, я подошел вовремя, чтобы его удержать, и вместо того, чтобы его упрекать, ограничился тем, что повторил ему спокойно слова моего брата: «Видите, к чему приводят дурные страсти». Его замешательство достигло высшей степени; сдержанность моих слов глубоко его задела. Он не мог сдержать слез, и я не мог ему помешать в этом. Я обнял его, ободрил и пообещал больше не говорить ни о чем, если, в свою очередь, он пообещает мне покинуть Венецию. Он дал мне в этом слово. Я дал ему немного денег, и он ушел. Этот человек, который не был лишен ни воспитания, ни таланта, всерьез занялся учебой и через несколько лет получил кафедру литературы в семинарии