Мемуары Лоренцо Да Понте. Лоренцо Да Понте
написала слова, которые заставляла меня прочесть; эта книга была немецко-итальянский словарь. На одной из этих бумажек она написала: «Ich liebe sie»[2]. Переведя, в свою очередь, с итальянского, я дал ей прочесть: «Und ich liebe sie»[3]. Я был восхищен; мы беседовали таким образом долго, помогая себе словарем и взаимно заигрывая друг с другом, последствия чего было легко предвидеть. К счастью, прибыло несколько колясок зараз; моя прекрасная хозяйка поневоле вынуждена была меня покинуть и оставить в размышлениях. Четверть часа спустя, оживленная, она снова предстала передо мной в сопровождении двух юных девиц, которые присутствовали при моем ужине. Эти последние принесли мороженые и сласти, которые я поглощал с их хозяйкой, в то время как одна из них запела немецкую арию, первые слова которой гласили:
«Я люблю мужчину из Италии».
Слушая ее, я представил себе Калипсо и мог вообразить себя Телемаком[4]. Закончив песню, моя немецкая нимфа вышла вместе со своей напарницей, и я во второй раз остался тет-а-тет с хозяйкой. Тут я почувствовал, что настал момент обострить ситуацию; я беру словарь и заставляю ее читать слово «спать». Она понимает, дергает сонетку, снова появляется одна из служанок, а хозяйка меня оставляет. Служанка готовит мою постель, показывает мне то, что необходимо для туалета, затем смотрит на меня с улыбкой. Ошибочно интерпретировав ее мысль и решив, что она ждет от меня небольшое вознаграждение, я даю ей монету, которую она отвергает с жестом великолепного презрения; но, грациозно взяв меня за руку, она целует ее, оставив во мне непередаваемое ощущение. Все эти кокетливые ухищрения, которые продолжались более пяти часов, меня неимоверно развлекли. Наконец, я заснул и назавтра, проснувшись позже, чем обычно, я нашел в соседней комнате превосходный завтрак и хозяйку, которая меня ожидала. Перед сном я, к счастью, выучил и постарался запомнить самые обычные комплименты, и среди них тот, который она предпочитала: «Ich liebe sie». Завтрак окончился, она меня покинула, и, вернувшись в свою комнату, я нашел там двух или трех женщин, принесших корзины, полные красивых безделушек, которые они обычно предлагают иностранцам. В два часа их пришло уже под двадцать. Я не мог помешать себе счесть странным, что в стране, столь известной строгостью нравов допускается подобное поведение, которое легко может перейти в распущенность. Как это возможно, – говорил я себе, – что под правлением Марии-Терезии, властительницы, известной суровостью своих законов, в стране, где полиция наносит столь часто ночные визиты, где иностранец с такой строгостью бывает вынужден называть себя, свою родину и свою профессию; в государстве, наконец, где священники, монахи и агенты правительства осуществляют столь внимательное наблюдение, можно встретить подобное свободное поведение. Я не мог согласовать эти легкие нравы с немецким уголовным правом, которое, как я слышал, сравнимо с нравами Святой инквизиции Испании. Увы, противоречия, всюду противоречия!
XVIII
Я
Я люблю вас – нем.
И я тоже вас люблю.
По-видимому, имеется в виду – Одиссеем – прим. перев.