Мемуары Лоренцо Да Понте. Лоренцо Да Понте
щедрости. Я мало занимался поэзией в это время; обязанности, к которым понуждала меня моя двойная профессия, развлечения, которые предоставляла эта страна для моего возраста, живость моих страстей, все способствовало тому, чтобы по возможности отвлекаться от нее. По наущению моих друзей я занялся импровизацией, бывшей тогда в моде. Должен признать, что нахожу этот жанр поэзии полностью противным поэзии писанной; действительно, должно казаться удивительным, что, если не считать утонченных и редких гениев, которые пели и импровизировали прекрасные стихи, столь малое их число выделялось за границы посредственности, когда брались их записывать.
XV
Представился случай просветить Меммо насчет хитростей женщины, которой он посвятил свое существование. У меня было много случаев, когда я мог, со всей откровенностью, попытаться коснуться этого вопроса, но было слишком очевидно, что эти попытки могли лишь привести к полному разрыву между нами. Однажды он спросил меня, в первый и единственный раз, знаю ли я, с кем я говорю. Такова была фраза, принятая среди венецианских ноблей, когда они опасались, что кто-то забывает об их рождении и положении. Мой ответ был, что «если я это забуду, я не буду ни столь свободен, ни столь искренен». Он меня понял и простил. «Надо, – добавил я, – чтобы вы позволили мне вас убедить. Что я и сделаю, если вы пообещаете ни слова не предать Терезе».
– Что ж, попытайтесь, и в этом случае я обещаю молчать.
Я взялся за дело. Эта девица была подвержена пылким страстям, но, как и другие подобные, легко меняла привязанности. Она очень быстро утешилась в потере мужа, умершего вскоре после женитьбы, и устремила взоры на другого молодого человека, допущенного в дом. Этот молодой человек, у которого не было никакого положения, стремился исправить этот недостаток всеми способами, порядочными и нет. Осведомленный о его намерениях, я притворился, что хочу с ним подружиться, что мне было легко. Обрадованный авансами, что я ему расточал, он открыл мне свое сердце, попросив способствовать в его маневрах. Я все ему обещал, при условии, что он получит у Терезы полное признание в ее клевете, и, благодаря этому признанию, можно будет разрушить ее интриги. Он добился этого с тем большей легкостью, что эта женщина была убеждена, что может все себе позволить безнаказанно с человеком, столь порабощенным, как Меммо. Однажды, когда я застал его наедине с Терезой, он мне сказал, смеясь: «Идите сюда, я знаю все, и я радуюсь сердцем. За вас, потому что сегодня вы в моих глазах еще более достойны дружбы и уважения, чем всегда; за меня, поскольку я тем более убежден в любви моей Терезы, что она не может даже предположить, что другой оспаривает с ней мое сердце. Бедное дитя убеждено, что я ценю вас более, нежели ее. Эта ошибка делает ее несправедливой. Надо ее пожалеть. Нет, нет, моя Тереза, я тебя люблю, я люблю и буду любить только тебя». Затем, пожав ей руку, он поцеловал ее в лоб и осушил свои повлажневшие глаза. Эта страсть, это ослепление, скажу больше – это безумие не ослабевало