Временно недоступен. Сборник рассказов. Марина Важова
отвечал и продолжал с прерванного места, благодушно улыбаясь. Рита почти не слушала, за жену переживала и под конец, когда прощались, была уверена, что больше его не увидит.
Но потом как-то всё утряслось. Костя приезжал исключительно днём, когда жена работала в магазинчике, а в один из выходных по настоянию Риты привёз «знакомиться». Ей приглянулась эта скромная и улыбчивая Ира. Даже не верилось, что в трубке тогда звучал её голос с жёсткими и злыми интонациями. Но Рита так и не узнала: она-то сама этой Ире понравилась? Или их общение с Костей получило статус строжайшего табу, которое он старательно обходит?
Потом с Костиной подачи появился Вадим – тоже, кстати, оказался казаком. Быстро выяснилось, что Вадим с Костей – давние друзья с похожими обстоятельствами. Оба женаты, жёны тянут лямку в магазинах, у обоих дочери-подростки, деспотичные в своей любви к отцам-неудачникам. Последнее Риту больше всего возмущало. Ну, ладно, жёны! Они не кровные родственники, но дети ведь могут как-то проникнуться, не казнить за «мало денег». Ведь их отцы не лодыри и тунеядцы, просто временные трудности с работой. Как у многих теперь.
Настоящей причиной появления Вадима была его страсть к сочинительству стихов, плоды которой он мечтал показать кому-то сведущему. Ну, Рита, куда ни кинь, сведущая. Всё же столичная дама, сама стихи пишет и даже издаёт. Но что она может ему сказать? А, главное, зачем? Поэты – не важно, какие – люди ранимые. Не стоит верить самоуничижительным отговоркам: пишу, мол, для себя, да родственники и друзья одолели – требуют издать, а ему-то ясно, что стихи слабые… Врёт всё, напрашивается на похвалу и признание.
Тем не менее, Вадим пришёл, пили кофе. Он громко и взахлёб рассказывал анекдоты из армейской жизни и сам над ними смеялся. А когда прощались в прихожей, и Рита первой, как положено по этикету, протянула руку, вдруг сделал быстрое, какое-то заячье движение, поджав лапки к груди. Потом всё же протянул правую, вялую, в полуроспуске, как бы готовую немедленно спрятаться, ежели что. При этом смеялся, как от неловкости смеются мальчишки, и двигал бровями, что должно было заменить прощальные слова.
После этого каждый день присылал то стих, то поэму. Иногда то же самое слал, но исправленное – он так и комментировал: вот, исправил, теперь лучше. Что-то псевдонародное, удалое, с песенным перебором. Видимо, казачье.
Эй, эй, не жалей!
Запрягай лошадей!
На лихой разбой идём,
Злато-серебро возьмём!
На её сдержанное «неплохо» вдруг брякал: ну, что, завтра встречаемся? Рита пугалась – беспамятная она что ли? И в ответ: а мы договаривались? Нет, – признавался, – но если просто поговорить о текущем моменте?
Тогда бы уже всё понять и гнать этого Вадима с его показной казачьей удалью. Но следующее послание шло октавой ниже: мол, хотелось поговорить о стихах, что лучше, что хуже. Без спешки. Согласилась.
В прихожей сунул ей пакетик конфет-сосучек, руки опять не подал, хотя подходил решительно и вроде как