Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей. Кормак Маккарти

      На дороге, ведущей к озеру, ночная роса прибила пыль, и вот они уже едут рядом – шагом, без седел и уздечек, управляя веревочными недоуздками. Тихо вывели лошадей под уздцы через ворота на дорогу, сели и поехали к сьенаге, туда, где на западе взошла луна; за сараями, в которых стригут овец, подняли лай дворовые собаки, им из вольеров стали отвечать борзые, а он только закрыл ворота и повернулся к ней, подставил сложенные руки, чтобы ей было легче сесть на коня, а потом отвязал своего жеребца от ворот и, встав ногой на поперечину, сам сел верхом, и вот они уже едут рядом по дороге к озеру, а на западе всходит луна, похожая на белую салфетку, повешенную на провода, и тихо-тихо, только отдаленный лай собак…

      Иногда они возвращались только на рассвете. Джон-Грейди ставил жеребца в стойло, шел на кухню завтракать, а потом, час спустя, встречался с Антонио на конюшне, и они шли мимо дома геренте в загон, где томились в ожидании кобылы.

      Бывало, ездили на запад, к столовой горе, что в двух часах езды от усадьбы. Иногда он разводил костер, и они сидели и смотрели туда, где в море тьмы слабо поблескивали огоньки на воротах. Подчас им казалось, что эти огоньки начинают двигаться оттого, что мир, простирающийся внизу, начинает вращаться вокруг какой-то новой, иной оси. Они смотрели, как с неба падают звезды, сотни звезд, и она рассказывала ему об отце, его семье, о своей жизни в Мехико.

      На обратном пути сворачивали к озеру, лошади заходили по грудь и пили воду, по ее черной поверхности бежали круги, и звезды в озере начинали качаться и подпрыгивать, а когда в горах шел дождь, у озера делалось еще теплее, и одной такой ночью он уехал от нее по берегу, через ивняк и осоку, соскользнул с жеребца и сбросил сапоги, одежду и вошел в озеро вслед за луной, что убегала от него по черной глади, и где-то в камышах крякали утки. Вода была черной и теплой, он зашел поглубже и раскинул руки в воде, которая была как темный шелк, и он повернулся и стал смотреть туда, где рядом с конем на берегу стояла она, и вдруг он увидел, что она стала раздеваться и, оставив одежду, бледная, словно хризалида, вошла в воду.

      Она шла к нему, а потом на полпути остановилась и оглянулась. Стояла в воде и дрожала, но не от холода, потому что было очень тепло. Не говори ей ничего. Не окликай ее… Когда она подошла к нему и протянула руку, он взял ее ладонь в свою. На фоне ночной черноты Алехандра была такой белой, что казалось, она светится тем самым холодным светом, что и луна в небе или светлячки в ночном лесу. Сначала ее длинные волосы развевались за спиной, потом поплыли по воде. Она обняла его свободной рукой и посмотрела на луну… – не говори ей ничего, не окликай ее… Но тут она к нему повернулась. Как сладко это воровство, как чудно похищение запретной плоти. А то, что изменил своему слову, от этого еще и слаще.

      Цапли, дремавшие на одной ноге в камышах, стали вынимать из-под крыльев клювы и смотреть на них.

      ¿Me quires?[69] – спросила она.

      Боже мой, да! – ответил он и назвал ее по имени. Да, да, да…