Пригоршня праха. Ивлин Во
перед самым обедом они остались вдвоем, Тони сказал:
– Детка, ты просто героиня – приняла весь удар на себя.
– Что ты, я люблю давать представления, и, по правде говоря, я бессовестно его завлекаю.
– Так я и понял. Что ж, я займусь им после обеда, а вечером он уедет.
– Разве? Мне даже жалко. Знаешь, в чем разница между нами: когда к нам приезжает какой-нибудь жуткий тип, ты тут же скрываешься, а мне даже доставляет удовольствие мести перед ним хвостом и любоваться, как здорово это у меня выходит. И потом, Бивер не так уж плох. В некоторых отношениях он такой же, как мы.
– Только не такой, как я, – сказал Тони.
После обеда Тони предложил:
– Если вам действительно интересно, я могу показать вам дом. Я знаю, теперь этот стиль не в моде, – моя тетка Фрэнсис говорит, что это подлинный Пекснифф, – но, по-моему, в своем роде он хорош.
Осмотр занял два часа. В тонком искусстве осмотра домов Бивер не знал себе равных: ведь он был взлелеян на этом – он с детства сопровождал мать, которая всегда увлекалась интерьерами, а позже, вынужденная обстоятельствами, сделала из них профессию. Он рассыпал хвалы к месту, так что Тони, и без того любивший показывать свои сокровища, просто расцвел.
Хеттон был порожден последним всплеском готического возрождения: к этому времени течение уже порастратило фантазию и причудливость и стало скучно рациональным и тяжеловесным.
Они осмотрели все: гостиную, где окна, точно в школьном актовом зале, закрывались ставнями, монастырские коридоры, сумрачный внутренний дворик, часовню, где до воцарения Тони ежедневно зачитывали молитвы домочадцам, буфетную и контору, спальни и чердаки, резервуар для воды, спрятанный среди зубчатых стен. Взобрались по винтовой лестнице к часовому механизму и дождались, пока пробьет половина четвертого. Затем, едва не оглохнув, спустились вниз и перешли к коллекциям слоновой кости, печаток, табакерок, фарфора, позолоченной бронзы, перегородчатой и прочих эмалей; постояли перед каждым портретом в дубовой галерее и обсудили их родственные связи; брали с полок в библиотеке наиболее примечательные фолианты, рассматривали гравюры Хеттона до перестройки, расходные книги старого аббатства, путевые дневники предков Тони. Временами Бивер замечал: «У Тех-то и Тех-то есть похожая Там-то и Там-то», и Тони неизменно отвечал: «Да, я ее видел, но моя более ранняя». В конце концов они возвратились в курительную, и Тони препоручил Бивера Бренде.
Бренда, свернувшись в кресле, коротала время над вышивкой.
– Ну как? – спросила она, не поднимая глаз от вышивки. – Что скажете?
– Великолепно.
– Знаете, мне вы можете этого не говорить.
– Ну, есть много поистине прекрасных вещей.
– Да, вещи действительно недурны.
– Разве вы не любите Хеттон?
– Я-то? Да я его ненавижу… то есть шучу, конечно… но иногда очень хочется, чтоб он не был так ужасающе и фундаментально безобразен. Только я скорее умерла бы, чем призналась в этом Тони. Разумеется, мы не могли бы жить нигде,