Умереть на рассвете. Евгений Шалашов
в трансчека служил, знаю, каково оно – отказывать. Но не боись, Алексей Николаич – мне от вас ничего не надо. Терпеть не могу просить.
– Помню, – с уважением кивнул Крманов, перебираясь обратно за стол. – Ты, извини Иван Афиногенович, дел у меня завал. Как-никак начальник управления административных органов. В подчинении – губмилиция, уголовный розыск, лагерь исправительный. Почитай, кроме ВЧК – ну, ГПУ теперь, все силовые структуры. Каждый день жалобщики табунами идут. Вон, тетка пятый раз пришла на зятя жалобиться. А я что сделаю? На службе парень в рот водки не берет, пьяным никто не видел. И соседей уже опрашивали – божатся, что ни разу не видели, чтобы он жену свою колом гонял. Так-то вот. Если за одни слова из милиции выгонять, кто работать будет? Там и так-то только половина штата. Коллегия через десять минут, а у меня еще конь не валялся…
– А что на коллегии? – усмехнулся Николаев, вспоминая заседания, на которых и ему приходилось бывать. Помнится, речей произносилось много, а толку – нисколько.
– Да все тоже… – неопределенно протянул Курманов.
– С дезертирством вроде дел не должно быть – война закончилась, – стал рассуждать вслух Иван. – Кто саботажил, тех давно в расход пустили, а контрикам в нашей губернии взяться неоткуда. А возьмутся – так это Чека решать станет, не милиция. Разве что борьба с самогонщиками да конфискация оружия. Так?
– Точно, – кивнул Курманов и с любопытством посмотрел на Ивана: – А ты, Афиногеныч, откуда знаешь?
– Ну как же не знать? – усмехнулся Николаев. – С оружием – тут все просто. Так и в семнадцатом было. Народ с фронта пёр, у каждого если не винтарь, так наган с собой. А после Гражданской так у половины «максимы» стоят. А оружие – это для новой власти одна сплошная головная боль. И с самогонкой все просто. Я уже наслушался, как милиционеры с самогоноварением борются. День борются, ночь борются, пока все, что изъяли, не уничтожат. Ух, люто уничтожают!
– Ну, бывает и такое, – не стал кривить душой Алексей Николаевич. – Разбираемся, под суд отдаем. Ну сам понимаешь, где сейчас людей-то в милицию набрать? Оклад мизер, обмундирование – только звездочки синие прислали. Еще хорошо, паек выдают да одежду какую-никакую подкидывают. Цинцарь, бедолага, с ног сбился, чтобы хоть как-то народ на местах удержать.
– А что, губначмил до сих пор Цинцарь? – удивился Иван.
– А куда ему податься-то теперь? – пожал плечами Курманов. – В Венгрию вернется, так расстреляют его.
Людвиг Людвигович Цинцарь, бывший гонвед австро-венгерской армии, попав в русский плен, строил шлюзы на реке Шексне. После революции стал активным борцом за Советскую власть. Правда, бравый интернационалист, по-русски, помнится, говорил плохо.
– Как он? Русский язык выучил?
– Материться умеет, а что еще? – усмехнулся Алексей. – Как выдаст: «В душу твою колом да в титулярного советника, через два присвиста!», не то что подчиненные – лошади шарахаются! Бюро губкома ему уже два выговора влепило за матюги. Ну, Цинцаря на повышение скоро пошлют, Крымской милицией руководить,