Малый дом в Оллингтоне. Том 1. Энтони Троллоп
он дальше будет бранить мою маму, я уйду, – сказала Лили своему спутнику. Из этого можно заключить, что в течение проведенного вместе утра молодые люди успели уже сблизиться.
Мистрис Дейл, постояв с минуту на мостике, вернулась домой к чаю. Не будем вдаваться в подробности о том, заменил ли этот чай бараньи котлеты и отварную ветчину или жареную утку и зеленый горох, которые имелись в доме для семейного обеда. Мы можем, однако же, заметить, что она села за вечернюю трапезу без особенного аппетита. Перед тем как сесть за стол, она взяла какую-то книгу, вероятно, какой-нибудь роман, потому что мистрис Дейл была еще в том возрасте, когда романы читаются не без удовольствия, и, прихлебывая чай, прочитала две-три страницы. Но вот книга кладется в сторону, поднос, на котором уже давно простыл горячий чай, остается забытым, мистрис Дейл садится в фамильное кресло и погружается в думы о себе, о дочерях и, вероятно, о том, какова была бы ее участь, если бы жил еще человек, которого она так горячо любила в течение немногих лет своего замужества.
Надо заметить, что постоянство в любви и ненависти было в натуре всех Дейлов. Любовь к ней мужа была самая искренняя, неизменная, так что покойный нередко ссорился со своим братом, потому что последний не совсем по-братски выражался иногда насчет его жены. Много лет прошло с того времени, а между тем чувство это сохранилось в прежней своей силе. Приехав впервые в Оллингтон, мистрис Дейл старалась завоевать расположение сквайра, но вскоре узнала, что это невозможно, и у нее больше уже не было к тому желания. Мистрис Дейл не принадлежала к числу тех мягкосердечных женщин, которые благодарят Бога, что могут любить всякого. Тогда она могла бы еще полюбить сквайра, могла бы питать к нему тесную сестринскую дружбу, но теперь это сделать она не могла. Сквайр был холоден к ней и с каким-то настойчивым постоянством отклонял все ее попытки завоевать его расположение. Прошло вот уже семь лет, в течение которых мистрис Дейл была так же холодна к нему, как и он – к ней.
Все это весьма тяжело переносить. То, что ее дочери должны любить своего дядю, это было не только благоразумно, но и во всех отношениях желательно. К ним он не был холоден. Он был привязан к ним и великодушен. Не будь ее при них, он принял бы их в свой дом, как родных дочерей, и они, конечно, во всех отношениях стояли бы перед светом, как его приемные дети. Не лучше ли было бы, если бы ее при них не было?
Только в самом грустном настроении духа вопрос этот возникал в ее отвлеченных думах, но тогда она возвращалась к действительности и решительно, с негодованием отвечала на него протестом против своей собственной болезненной слабости. Без нее дочерям ее не было бы хорошо, хотя бы дядя их был вдвое лучшим дядей, хотя бы они, благодаря ее отсутствию, могли сделаться наследницами Оллингтона. Неужели для них не дороже всего, не выше всего на свете находиться постоянно рядом с матерью? И когда она задавала себе этот вопрос, – задавала лукаво, как она признавалась себе, – неужели она не знала, что они любили ее больше и сильнее всего в мире, что они предпочли бы ее ласки и заботу покровительству