Портрет Дориана Грея. Перевод Алексея Козлова. Оскар Уайльд
расцвеченным занавесом перед носом. Я зпринялся озирать эту халабуду. Это было царство нищенской мишурной роскоши, кругом торчали эти купидоны с рогами изобилия. Общее впечатление было таким, что это свадебный торт на столе нищего.. Галерея и амфитеатр ломились от шумливой публики, в то время, как первые ряды партера с до безобразия истрёпанными креслами были совершенно пусты, а в тех местах, которые по привычке можно было бы обозвать балконом, вообще не было ни души. В проходах сновали торговцы имбирного пива, в то время, как публика с хрустом грызла орехи.
– Что-то мне это напоминает! А, славные времена британской драмы!?
– Если бы! Мне передать удручающего впечатления от всего этого!. Я уже подумывал, не сбежать ли мне отсюда, как мне на глаза попалась их афиша. Догадайтесь, Гарри, что по-вашему они играли?
– Ну, скорее всего «Малыш-идиот”или «Немой девственник». Подозреваю, что нашим праотцам до ужаса нравились подобные драмы. Чем я старее, Дориан, тем все больше укреплясь в убеждении, что то, чем подчевали наших дедов,, совершенно несъедобно для нас. В искусстве, как, впрочем, и в политике, les grand-peres ont tojours tort (Деды всегда правы])
– Пьеса, Гарри., и для нас не так уж плоха. Это была «Ромео и Джульетта» Шекспира. Сознаюсь, сначала мне стало горько за Шекспира, который провалился в такую грязную дыру. Однако, при этом я был чем-то чрезвычайно заинтригован. Я махнул рукой и решил насладиться первым действием. Вжарил жуткий оркестр, дирижировал им, как водится, молодой еврей, сразу скрывшийся за разбитым пианино. От такой музыки я чуть не сбежал, но тут наконец взлетел занавес, и представление началось. Ромео изображал плечистый пузан, с наведенными жженой пробкой разлапистыми бровями и надтреснутым трагическим тенорком. Если бы роль Ромео исполнял пивной бочонок, ему она удалась бы ему не хуже. Меркуцио был столь же безнадёжен, если не сказать грубее. Его играл какой-то комик из погорелого театра, привыкший кривляться сверх всякой меры. Он нёс несусветную отсебятину и, похоже, находился в весьма неформальных отношениях с вечно пьяной и буйной галеркой. Трудно сказать, что было более нелепым – актёры или жалкие тряпичные декорации, видит бог, они друг друга стоили и как будто выпали из переезжающего на новое место деревенского шапито. Но Джульетта! Гарри, вы можете представить себе девушку едва достигшую семнадцати лет, с нежным овалом маленького личика, прекрасную, как цветок, с ладной головкой прекрасной греческой формы, с тугими каштаново-чёрными косами. Глаза её – морские пучины страсти, уста её – лепестки алой розы. Никогда ещё в жизни мне не приходилось сталкиваться с такой невероятной красотой. Вы как-то раз говорили мне, что ничто никогда не оказывает на вас никакого действия, но есть одно исключение из правил – красота, и только она одна способна сотворить такое, что на глаза навернутся слёзы. Гарри, поверьте, едва увидев её, я утонул в слезах, они были неостановимы. Слёзы лились потоком. Они туманили мои очи. Они выворачивали