Дорога памяти. Софья Прокофьева
полюбоваться кроваво-красным южным закатом и медными вершинами далеких гор. Всегда красивый и необыкновенно элегантный. Этакий престарелый принц. Не король, а именно принц, в нем жила неугасимая вечная молодость.
Тут же знаменитая балерина Семенова давала уроки юной девушке. Та стояла неподвижно, держа в пальчиках соленый огурец. Она ставила ей руку. Шел мелкий теплый дождь, по-южному быстро опускались сумерки, а девушка все стояла, вытянувшись, держа в пальцах все тот же скользкий огурец.
За ближайшей к нам дверью жил известный врач и писатель Викентий Викентьевич Вересаев, автор знаменитой книги о Пушкине. В его тени жила худенькая жена, всегда молчаливая Мария Гермогеновна.
Скоро мы переехали в Тбилиси. Куда переехали все актеры МХАТа – я толком не знаю.
Тбилиси мне запомнился как теплый гостеприимный город, полный добрых людей.
Нам удалось снять маленькую тесную квартирку недалеко от подножия горы Давида на кривой и узкой улочке. Улица Кипиани.
Я ходила в школу, у меня нашлись подруги в классе. Ближе всего мне была Нателла Имедадзе. Потом долгие годы мы переписывались с ней.
Я бывала у них дома. Они знали, что я подголадываю, и всегда старались меня накормить.
Однажды я пришла к Нателле – семья готовилась к какому-то празднику. Мы все кололи и чистили грецкие орехи и мешали их с разными травами.
Я подумала: как это неразумно. Орехи такие вкусные, и главное – сытные, зачем мешать их с какой-то пахучей травой?
Наш невысокий старенький дом квадратом окружал небольшой двор. По вечерам слышались звонкие женские голоса. Хозяйки переговаривались, снимали с веревок высохшее белье и складывали его в плетеные корзины.
Самуил Евгеньевич начал преподавать в Тбилисской консерватории. И почти каждую неделю – концерт.
В январе в большом зале на улице Руставели собирались все музыканты и любители классической музыки. Первые концерты: Шопен, Шуман, Лист…
В апреле и мае Самуил Евгеньевич играл все тридцать две сонаты Бетховена, разделив этот цикл на шесть концертов. Просторный зал всегда переполнен, не может вместить всех поклонников блистательного искусства Фейнберга.
Мы возвращались после концерта по узким неровным улочкам к нам наверх, обремененные огромными букетами и корзинами цветов. У нас не было ни одной вазы, только заветное ведро, которое ревностно и строго охраняла Сергевна.
Приходилось оставлять цветы во дворе. Я с нашего шаткого балкона смотрела, как одна за другой из дверей выходили грузинки и бережно ставили цветы в глиняные вазы и кувшины.
Помню, как однажды весной я спускалась к проспекту Руставели и вдруг замерла на месте. На постаменте, сколоченном из грубых, некрашеных досок, стояло высокое старинное кресло, обитое наполовину истлевшим малиновым бархатом.
В кресле сидел профессор Игумнов, хороший музыкант и преподаватель, но уже не дающий концертов. Он был слишком стар. Игумнов крепко спал, торжественно возвышаясь, как бы плывя