Стеклянная женщина. Кэролайн Ли
епископской дочке за крестьянским сыном бегать. – Он засмеялся. – Я растил тебя для лучшей доли. Ты будешь женой какому-нибудь крепкому bóndi. Может статься, уедешь с ним на север, в Хоулар. А то и в Копенгаген.
– Я хочу остаться здесь, – не задумываясь, выпалила Роуса. – В Скаульхольте. Я хочу помогать тебе в церкви.
Магнус снова рассмеялся, но Роуса упорствовала, и в конце концов он согласился, что ей нет нужды выходить замуж и можно остаться дома.
После смерти Магнуса Паудль стал захаживать к ним чаще, робко предлагая то вяленой баранины, то сухого навоза для растопки. Мало-помалу он снова начал улыбаться Роусе и поддразнивать ее. Постепенно меж ними установились прежние дружеские отношения, и Роуса наконец могла смотреть на Паудля, как раньше, и встречаться с ним взглядом без страха.
Однажды он притащил огромную глыбу торфа, которую, должно быть, раздобыл у торговца, хоть Роуса и не могла взять в толк, как ему это удалось.
Когда она задала ему этот вопрос, он самодовольно ухмыльнулся.
– Поверь, лучше тебе не знать.
– Ты украл его? Тогда забирай.
Она толкнула было глыбу обратно к нему, но он легонько сжал ее запястья одной рукой и засмеялся:
– Он нужен твоей маме.
Она перестала сопротивляться, но рук из его хватки не вырвала.
– Я не стану топить дом краденым торфом.
– Топить будет твоя мама. И я его не крал. – Улыбаясь, он взял ее ладони в свои и стиснул их. – Этот жадный пройдоха запросил за него десять буханок хлеба. Я их принес, на том мы и поладили.
– Но… – Она пыталась не замечать собственный трепет от его прикосновения. – Где ты раздобыл столько муки, чтобы испечь десять буханок?
Паудль усмехнулся.
– Для такого человека ничего не жалко. Хлебными корками он набьет собственное брюхо, а в середине каждой буханки найдет доброго сена для своих лошадей.
– Паудль! – Она рассмеялась. Торговец наверняка получил по заслугам, а благодаря торфу воздух в доме станет суше, и мамин кашель пройдет.
Паудль продолжал носить им еду и торф. Мало-помалу Роуса начала надеяться, что будущее у них с Паудлем все-таки есть. Может статься, они вдвоем помогут маме пережить зиму, а потом, с приходом весеннего тепла, она выздоровеет.
По ночам, когда темнота укутывала дом, Роуса лежала в постели и снова и снова вспоминала прикосновение губ Паудля, близость их тел, его тепло.
Однажды, собирая на холме голубику, она услышала за спиной хлюпающие шаги. Она сказала, не оборачиваясь:
– Ягод мало, Паудль. Возвращайся домой и помоги своему пабби. Он разозлится, когда узнает, что ты от работы отлыниваешь.
– Я уже давным-давно злюсь, только сыну до этого и дела нет.
Роуса так и ахнула.
– Бьяртюр! Bless.
Она склонила голову в знак приветствия, надеясь, что он пойдет дальше, однако он остался стоять на месте, сложив руки на груди.
– Ослепнешь, если будешь так смотреть, – сказала наконец Роуса.
Бьяртюр нахмурился.
– Прикуси