Рюссен коммер!. Елизавета Александрова-Зорина
террористического сообщества и участие в нём, и арестовали на месяц.
После суда меня сразу отправили в «Печатники», СИЗО № 6. Все, кто там бывал, называли его СИЗО № 666.
– Единственный бабий изолятор в Москве. Переполнен, как ад грешниками, – со знанием дела сказала мне женщина, которую везли вместе со мной. – Тебя за что?
У неё было одутловатое, потрескавшееся лицо, грязные спутанные волосы и большой мешок, набитый вещами, который она прижимала к себе.
– Ни за что. За политику.
– Ой-ё. Политика, скажешь тоже. Я как это слово слышу, так крещусь сразу, – и она действительно широко перекрестилась. – Ну, у нас всегда так, ни за что, это они любят, – она кивнула на полицейских, сидевших в кабине автозака.
– А вас за что? – спросила я без всякого интереса.
– Да меня всё время за дело, – засмеялась она, обнажив чёрные, гнилые зубы. – Жизнь-то она такая, сложная. Сука она, жизнь эта. Но в «трёх шестёрках» хорошо, кормят, крыша над головой. Много ли надо-то?
Мы какое-то время молчали.
– Я стукачка, – сказала я. – Они выбили из меня показания, заставили оговорить друзей.
Задрав одежду, я показала грудь. Женщина ничего не ответила, просто обняла меня и поцеловала в макушку. Меня вырвало на пол.
В изоляторе меня привели в камеру для новоприбывших и больных. Огромное помещение с рядами железных двухъярусных кроватей, застеленных серыми одеялами. Там было душно, воздух казался густым, хоть руками потрогай, и у меня тут же разболелась голова.
– Можешь лечь там, – сказали мне женщины, кивнув на свободное место на втором ярусе. – Только там чахоточная, смотри не заразись. Мы от неё подальше держимся.
Я посмотрела на женщину, которая лежала, отвернувшись к стене.
– Почему она не в больнице?
Никто не ответил.
Скоро за мной пришла надзирательница в марлевой повязке на лице. От усталости я еле передвигала ноги, и она на меня всё время прикрикивала. Меня отвели на флюорографию, взяли анализы крови и мочи. Тюремные медсёстры видели мою грудь, с синяками и обуглившимися сосками, покрытыми кровоточащей коркой, но ничего не спрашивали. Я хотела было сама сказать про пытки, но от воспоминаний о них меня снова вырвало.
Когда я вернулась, привели ещё одну женщину. Она не останавливаясь кричала от боли. Мне сказали, что у неё нашли рак на последней стадии и скоро должны перевести в тюремную больницу, а может, даже отпустить домой. Она сидела уже десять лет – зарубила топором мужа, который её избивал. В СИЗО её привезли из зоны во Владимирской области.
– Да заткнись же ты, – заплакала туберкулёзница. – Кто-нибудь, заткните её!
Мне тоже хотелось, чтобы она перестала наконец кричать, это было невыносимо.
Она не стихала до самой ночи. В конце концов женщины застучали по двери:
– Позовите врача! Дайте ей обезболивающее! Переведите её от нас!
Но никто не пришёл. Туберкулёзница, не выдержав, свернула свой обхарканный платок и затолкала ей в рот. Новенькая продолжала кричать, но уже