Перевоплощение. Алер
(точнее, рисунок) неизвестного примитивиста (или нездорового ребёнка), не ставшего изображать всяких зверушек, птичек, бабочек, будто не желая наполнять звуками и шорохами свою убогую идиллию. Правда, имелись следы чьего-то присутствия, но слишком мимолётные, совсем эфемерные, подлинность которых подтверждалась лишь летающими вокруг него сущностями, неразличимыми и неведомыми, имеющими немыслимую, невозможную скорость. А в остальном – настоящий покой. Но безмятежность походила и на тюрьму, делаясь нестерпимой что, наконец, породило необычное ощущение сверхбыстрого нарастания напряжения (как реактивный двигатель) и болезненного, с криком и кровью, ожидания отрыва… и это произошло.
Рядом сидела птица, точнее, она сидела в его волосах, ничуть этого не смущаясь, как и не причиняя особых неудобств, разве что излишней суетливостью и шумливостью, но пока это радовало, как радует пробуждение после плохого, но не забытого сна (символично?). Поблизости были и другие птицы, и не птицы, и тоже были, двигались, издавали звуки, освобождая от меланхолии обездвиженного и одинокого истукана. Впрочем, последнее осталось верным и в новом состоянии, что испортило общее удовольствие от произошедшей перемены, это только начало, пройдёт немного времени, и он начнёт беситься от невозможности получить хоть каплю того покоя и умиротворения, от которых недавно отказался… Птица становилась невыносимой, затеяв какой-то дурацкий спор со своими товарками, как он мечтал отряхнуться, или взмахнуть руками, или сделать ещё какой-нибудь жест протестующего человека, но в ответ лишь щебет в волосах. Нет, уже не щебет, птиц он видеть перестал, то мухи, многочисленные гадкие мухи, сводящие с ума своим монотонным жужжанием и маниакальной привязчивостью, от них и отмахнуться-то сложно, если птиц достаточно прогнать, то мух требуется убить. Но он не убил, он убежал, при помощи того же напряжения, вновь сделавшего его частью чего-то целого, маленькой и очень плотной частью, ставшей вдруг подвижной, способствуя достижению следующего состояния.
Показалось, что ничего не произошло, но тут его подхватило и швырнуло в неведомую бездну, закружилась голова, исчезло чувство реального (тот ещё юмор) и он закрыл глаза, чтобы, открыв их через мгновение, увидеть бабочку. Право, на такую бабочку грех не посмотреть, тем более, она никуда не улетала и что ещё чуднее – висела в воздухе, просто висела, расправив крылья, никакой паутины, никакой веточки и никакого движения, энтомолог принялся бы описывать её расцветку, но Констант не энтомолог, а потому определил бабочку как пёструю. Гораздо больше его занимал размер – с него самого – и то, что это не выглядело невероятным, подумаешь, бабочка величиной с человека. Забавно удивляться тому, что не особенно удивляет. Неподвижность насекомого наскучила, и взгляд переместился на что-то совсем большое, оказавшееся деревом (!), среди таких же великанов – мир переменился, из игрушечного он стал громадным, дремучим и первобытным, при этом застывшим, как поддавшимся