РиДж. Таисия Попова
Менять тела и руки. Три часа подряд.
– Знаешь что, – сказал я, косясь на сцену, потому что шли последние минуты перерыва, – у тебя тоже никого не было. И? Давай я этим повозмущаюсь.
– Ну, я старообрядец, – сказала она с гордой усмешкой. – Меня не так воспитали.
На этом месте у меня в голове полыхнула молния. Ее не так воспитали, поэтому она стоит здесь посреди Парижа на нашей репетиции и спрашивает, чем я таким был занят в двадцать, что у меня никого не было. И говорит, какая счастливая у нее была жизнь, что у нее никого не было и пятью годами позже. И все это у меня на работе, когда я ничего не соображаю в этой песне, ничего не соображаю в этом Париже, и еще у меня отчаянно болит колено. И это у меня спрашивает человек, который по трое суток может не говорить ни слова и первый сам вообще никогда не начинает разговор.
– Марта, – у меня самого начал пропадать голос от бешенства, – а знаешь, меня тоже не так воспитали. А если хочешь спросить, как меня воспитали, то давай потом, а сейчас давай я пойду тела и руки поменяю, а то это моя работа. Вон посмотри, нас семнадцать человек там стоит, и у всех такая работа.
– Ты мне врешь, – упрямо сказала она, глаза у нее стали мокрые, но она это явно не чувствовала, – у тебя пресс, хвост до локтя, глазищи и что угодно еще. Как это у тебя никого не было.
И тут мне стало ее жалко. Вот жалко. Жалко, как человека, который не знает, что Земля вокруг Солнца вращается.
– Марта, слушай, – было смешно, но обидеть ее уже не хотелось, – а у тебя коса не до локтя, а до попы, глазищи тоже есть, и ростом ты с моделей. А чего у тебя никого не было?
Она смотрела на меня молча, а я больше не мог задерживать репетицию. И разговор этот меня тоже вымотал, как полчаса растяжки, только мышцы не прогревались, и облегчение не приходило.
Спиной чувствуя на себе взгляд Реды, который уже держал руки, как дирижер оркестра, готовый махнуть звукооператорам, я попытался погладить на прощание Марту по голове, но она отклонила голову.
– Пожалуйста! Встаем на поклоны! Avoir 20 ans! Les Montaigu! Les Capulet! – закричал хореограф со сцены, поворачиваясь к нам в зрительный зал уже раздраженно. Перерыв закончился.
Взвинченная Марта смотрела на меня мокрыми глазами, яростно и жалобно, не пытаясь больше ничего спрашивать.
– Я работаю, – сказал я на выдохе. – Марта, всё, я работаю.
– Tu travailles, – кивнула она почти беззвучно.
– Я тебе дома все скажу, ок?
– Сomme tu veux toi, – она развернулась и пошла наверх к выходу из зала.
– Что это значит? – крикнул я вслед.
Она обернулась, как кошка, через плечо, и первый раз за эти мучительные пятнадцать минут слегка улыбнулась. С еле заметным превосходством.
– Я тебе дома скажу.
3. Марта. Un jour
Un jour, on fera le même aveu J'étais seul(e), on sera deux, Et on s'aimera si fort De nos âmes de nos corps Однажды мы признаемся друг другу в одном и том же. Я был один / Я была одна, нас будет двое, И мы будем любить друг друга так сильно! Всей душой, всем телом!
Я