РиДж. Таисия Попова
молчала и смотрела на него, не отводя глаз. У него светились глаза, и хотя вся набранная усталость словно придавливала его к земле, он снова был артистом. На сцене сегодня я видела у него именно такие глаза.
– Марта, я ведь ничего не знаю о том, как живут в религиозных семьях. Если бы ты хоть что-нибудь про себя рассказала, я бы этот разговор раньше завел. Но я решил, что девушка, способная уехать с первым встречным в Париж на неделю, сама разберется во всем. А ты молчишь. У тебя внутри этот кипяток, а ты молчишь. Как будто говорить не умеешь.
– Кипяток? – я поднялась с колен и подошла к нему. Он не поворачивался.
– Теперь ты решил на меня обидеться, чайка Джонатан? Я не умею говорить. Сам видишь.
– Нет, – просто сказал он, – я не решил обидеться, но мне трудно. Мне здесь каждую минуту трудно. Мне трудно в чужом языке, который я не знаю и который учу на ходу. Мне трудно в чужом городе, я много раз был в Париже, но жить здесь – совсем не то, что красиво гулять. Мне трудно жить вдвоем на этих двадцати метрах, потому что я всегда жил один в своей комнате, а с восемнадцати – один в квартире. Мне трудно на сцене, потому что я никогда такое не танцевал и репетирую даже во сне, и боюсь травмы, потому что она все перечеркнет. И больше всего мне трудно, что ты молчишь и молчишь, и я ничего о тебе не знаю, а сегодня я пришел – и тебя нет, и телефон выключен, и я не знаю, что случилось.
Я тронула его ладонью по плечу, он быстро глянул на меня и снова перевел взгляд в окно.
– Надо как-то нам языки учить, Марта. Мне французский. Тебе русский. Или, может, язык тела.
– Не знаю я твой язык тела, – убрала руку с его плеча я, – чего ты хочешь, если у меня до тебя никого не было.
– Претензия века, – рассмеялся Джонатан, – кажется, мы предъявляем ее друг другу и себе весь день. Кому рассказать.
– Никому не рассказывай… – я видела его насмешливые глаза перед собой, и – как всегда – чувствовала, что мое тело оттаивает от этого паралича и льда, в котором оно жило так долго, под его объятием.
– Дыши, – сказал он шепотом, задержав руки, – дыши, Марта, дыши, учись говорить.
– Зачем мне сейчас говорить…
– Нет, не сейчас, вообще говорить. Ты молчишь везде, потому что никогда не дышишь. Я научу тебя дышать. Это я точно умею. Это первые слова языка тела – дыхание.
Была, наверно, полночь, потому что за окном вдруг раздался далекий, но очень слышный удар колокола. Мы замерли, а потом рассмеялись, глядя друг другу в глаза, и я в который раз подумала, что мы одного роста именно для того, чтобы все время замечать глаза другого перед собой.
– Почему ты уехала со мной? – спросил он ночью, когда удар колокола донесся до нас уже в третий раз.
– Ты меня уже спрашивал.
– Ага. Ты не ответила.
– Хотела в Париж.
Он посмотрел на меня через полоску света, которая падала из-за шторы на кровать, пожал плечами.
– Ты останешься со мной?
– Je resterai.
4. Джонатан. Un jour
Она