Паранойя. Почему я. Полина Александровна Раевская
Вознесенская! Я же наоборот порадовалась. Молодец, меняешь мужиков, когда хочешь…
– Жень, хорош уже! – обрывает её Прохода.
– А че я такого сказала-то? – возмущается Шумилина.
– Ничего, переодевайся быстрее и иди. Скажешь физруку, что мы сейчас подойдём, – отмахнувшись, распоряжается Олька. Шумила недовольно поджимает губы, но ничего не говорит.
Когда мы остаемся с Проходой одни, меня снова накрывает паника.
– Оль, давай потом поговорим, мне нужно сдать нормативы, – прошу тихо, стараясь не смотреть на неё. Но она подходит ко мне вплотную и, толкнув к стене, чуть ли не орет:
– Вознесенская, ты вообще нормальная, а? Какого хрена ты себя так ведёшь? Я че тебе такого сделала, что ты со мной теперь даже не здороваешься?
Таких наездов я, конечно, не ожидала. Смотрю в Олькины взволнованные, полные непонимания и гнева глаза, и в носу начинает предательски щипать.
– Ничего, Оль, ты мне не сделала. Это я просто херовая подруга. Ты все правильно в смс написала, и я на тебя не в обиде, но давай на этом закончим.
Я отвожу взгляд, Олька же несколько долгих секунд офигевает, переваривая мои слова.
– Насть, ты реально думаешь, что я проглочу эту туфту? – уточняет она вкрадчиво, словно не верит, что я в своём уме. И я её понимаю, сама бы была в недоумении, но не могу себя заставить развить ссору и в чем-то обвинить. Просто не могу.
– Как хочешь, Оль, мне больше нечего сказать.
– Зато мне есть что. Ты ведёшь себя странно, Насть, и меня это злит…
– Ну, извини…
– Да помолчи ты! Ты что, вообще не понимаешь, что я волнуюсь. За тебя волнуюсь, Вознесенская!
– Не надо за меня волноваться. У меня все в порядке.
– Неужели? Ты это маме своей будешь рассказывать, а мне не надо. Я тебя насквозь вижу. И, да, переживаю. Потому что ты – мой близкий человек, и я не собираюсь делать вид, что это не так! – она замолкает, втягивает с шумом воздух, будто перед прыжком в воду, а я прикусываю губу, чтобы не разреветься, когда она тихо произносит. – Прости меня, Насть. Знаю, что очень сильно обидела тебя той смс-кой.
– Не надо, Оль, ты меня не обидела, ничего такого, – тараторю, не в силах слушать её извинения. Совесть не позволяет. Но Олька тут же перебивает меня.
– Не ври, ради бога. У меня двести шестнадцать писем от тебя. Уж, поверь, я знаю, что тебя обижает, а что нет. И еще знаю, что ты никогда не стала бы себя так вести, если бы все было в порядке, и ты чего-то не стыдилась.
Олька красноречиво кивает на засосы, а у меня в горле пересыхает, и ноги подкашиваются. Вскидываю испуганный взгляд, в ответ же получаю всёпонимающую, грустную улыбку, от которой в груди начинает нестерпимо жечь.
– Это не то, что… – бормочу, понимая, насколько это жалко звучит.
– Да брось. Как будто я не знаю, как ты по своему женатику все это время убивалась, – отмахивается Олька и, тяжело вздохнув, признается. – Честно, Настюх, это, конечно, зашквар.
Я усмехаюсь сквозь слезы и не видя смысла отнекиваться, резюмирую:
– Ну,