Паранойя. Почему я. Полина Александровна Раевская
и снова деньги, сделки, схемы, махинации, откаты. Говорить о чем-то другом она просто – напросто разучилась.
Вот и сейчас вместо того, чтобы побыть с семьёй, вина выпить, расслабиться немного, висит на телефоне и талдычит о своём, расхаживая взад-вперёд, как невротичка, даже не подозревая, что за п*здец твориться у неё под носом.
Впрочем, все к лучшему. Не время для грызни между собой. Дело принимает серьёзный оборот и не столько из-за Можайского, сколько из-за грядущих перемен в стране. Ходящие в кулуарах слухи об отставке президента и очередных играх семибанкирщины, не нравились мне от слова «совсем». Нужно было ехать в Москву, разведывать обстановку и думать, в каком направлении двигаться дальше.
Примерно я, конечно, представляю, к чему все идет, и план у меня на этот случай готов. Я всегда знал, что из гонки мне позволят выйти только вперёд ногами, но рассчитывал, что это произойдёт не раньше, чем через пару лет. Придётся, короче, мобилизоваться, подчищать хвосты. И пока лучше семейные разборки оставить на потом.
Не хватало ещё, чтобы зятек, загнанный в угол, перекинулся к Можайскому. Все-таки, как никак, глава УВД края, а с этим в нынешних реалиях нельзя не считаться. Поэтому вместо того, чтобы дать волю гневу, гоняю с сыном мяч, вполуха слушаю Женькин трёп о весёлых ментовских буднях и жду смс от Настьки.
Если бы не её занятия по английскому, позвонил бы сам. Прошло уже три дня, а мы так ни разу и не смогли встретиться. То у неё какие-то спецкурсы, конец семестра и приставленная Можайским охрана, то у меня налоговая, подписание договоров, и прочий гемор.
Так, если вдуматься, от зятька по степени дурости я, конечно, недалеко уехал – такой же баран, запиливший свои рожищи в самое пекло. Знаю, что проблем не огребусь, но… Тянет, сука. Манит с такой силой, что ни жрать не могу, ни спать, ни думать ни о чем, кроме моей Настьки.
Какой-то гон, словно впервые девку попробовал: кровь кипит, энергия бешеная, башка, будто пьяная и голод… Дикий, нестерпимый, от которого на третий день просто крышу рвет. Ощущение, словно не сорокалетний, перепробовавший все, что можно и нельзя, мужик, а вьюноша с эндокринной горячкой.
У меня так в пятнадцать не стояло, а тут просто напасть: только подумал и уже готов. Ларка ещё, как специально, купила Настькины духи. У меня чуть когнитивный диссонанс не случился, стоило учуять. Потом всю ночь не мог уснуть. Чувствовал Сластенкин запах, и перед глазами калейдоскопом её смущенная улыбка, робкие ласки, эти стыдливые, тихие стоны и нежное, до дрожи тягучее «Серёжа».
Послушать себя со стороны: такая, прости господи, сопливая дичь, а я все равно лыблюсь, как блажной дебильсон, и хочу ещё.
Ещё в её ни черта не умеющий, но такой жаркий, влажный рот. Ещё в неё: горячущую, мокрую вхлам, до искр в глазах тугую, и только мою.
Что это, если не любовь?
Вполне вероятно, что долбо*бизм в квадрате.
Но попытки включить мозг, закончились тем, что этот пиндос выдал лишь одну, бесспорно «гениальнейшую» мысль: ещё ни с одной бабой мне