С волками жить. Стивен Райт
параноик.
– Осторожный, чувырла, я осторожный.
– Так параноишь под старость, что ни хуя уже не помнишь.
Но он ее больше и не слушал; у него в зубах была трубка, и он сосал черенок, как утопающий. Сквозь окутавший дым на ней несдвигаемо остановился один безразличный глаз, какую бы позу ни приняла она, какое предательство ее лицо б ни явило. Он выгнул бровь и произнес:
– Надевай форму.
– Ох нет, прошу тебя.
– Давай, детка, папочке нужна нянечка. Очень.
– О как? Ну так и мне тоже. Меня кто нянчить будет?
– Ой, ну пожалуйста, пожалуйста, так больно. – Он катался, стиснув руки между ног непристойной пародией боли.
Она подошла к чулану, порылась в куче одежды.
– Я это делаю, – бормотала она. – Я по правде это делаю. – Она вступила в мятое белое платье, повозилась с пуговицами.
– Нет, идиотка, не тут, черт. В ванной. Потом войдешь уже одетая. Как на обходе, помнишь?
– Есусе, блядь, Христе.
Он принял образцовую позу пациента. Сомкнул веки и наблюдал у себя внутри за тонким лучом лазерной энергии, что, как указка, обследовал его нутро, приостанавливаясь высветить господствующие органы, каждый в свою очередь играл собственную отдельную песню. Когда рубиновая палочка коснулась заскорузлой поверхности его сердца, глаза самопроизвольно раскрылись – и над ним стояла Мисс Ангельский Тортик, дежурная нянечка, и с состраданием взирала на него. Голова его приподнялась с подушки.
– Стетоскоп, – закричал он. – Неужели ты забыла этот долбаный стетоскоп?!
– Извини, – бормоча, она вышла.
Мгновение спустя, экипированная, как должно, вернулась.
– Итак, Мистер Компакт, на что жалуетесь? – Он показал. – Ох какая гадкая опухоль. Болит?
Он кивнул.
– Ну, сейчас посмотрим, что можно сделать, чтобы уменьшить опухоль и облегчить боль.
Она помнила, чем все закончилось после того, как умолила его наконец прекратить, и помнила, как сорвала с себя эту ненавистную форму, и все это было до сейчас и чуда потолка в трещинах, которое она обостренно созерцала за часом час, он тлел, напряженность его освещения наверняка, однако неощутимо увеличивалась под ее присмотром, она воображала, как некая усохшая старая рука регулирует спрятанный реостат, а потом – вдруг – осознала значение этого чарующего явления.
– Это сегодня или вчера? – спросила она.
– А теперь ты что за хрень несешь?
– Дни. Дни наших жизней.
– Ни капли смысла. Вообще. На самом деле в тебе ни понюшки смысла не было с тех пор, как я тебя встретил.
– Ага, ну – валяй, покажи тебе грязь – ты и захрюкаешь. Какое тебе дело?
– Мне беседовать нравится, знаешь. Я наслаждаюсь доброй беседой. Но мне в ответ должно поступать такое, что я могу понять.
– По зубам.
– Еще б. – Он скатился с матраса и на пол, где принялся выполнять череду отжиманий с выгнутой спиной. – Думал тут, – сопел он, – раздобыть себе… парочку… хороших… наручников.
Она отвернулась, лицом к окнам, к наступающему свету.
– Сама