На рубеже. Кира Бородулина
причинили мне боль или которых не хочу вспоминать. Надоело жить среди хлама, задыхаюсь, тесно и душно здесь! Надоело за все цепляться! За семь лет столько всего случилось! Целый ты случился. Это прекрасно, но устаешь от себя. Хочется стать другим…
– Если ощущение появилось, то и перемены не за горами. Ты, наверное, сама так считаешь или уже творишь их.
– Хочешь сказать, затем и приехала сюда? – я почувствовал на себе ее взгляд.
– А зачем же ты приехала?
Она промолчала и опять уставилась в окно. Я не сказал, что в ее монологе отразились мои мысли и чувства, – приберег для себя, как заветную теплоту на сердце. Приятно ощущать незримую, негласную близость.
Было пасмурно. Плюсовая температура держалась несколько дней, потому снег таял, оставляя черные проплешины на некогда белом фоне. Угрюмо-серое небо металлически контрастировало даже с этим изъеденным, набрякшим от влаги снегом. Весело пел южный ветер, лелея аромат весны в прозрачных крыльях.
– Может, прогуляемся? Погода хорошая, тебе полезно подышать, – предложил я, закрывая ноут.
– Почему это мне полезно? – Маша подозрительно прищурилась.
– Потому что бледная ты, как моль в обмороке, – я проигнорировал ее привычку цепляться к каждому слову, хотя порой она раздражала, но я объяснял ее длительным изучением словесности. Все же, общаясь с ней, я не чувствовал напряжения от необходимости следить за словами. Раз уж на то пошло, за речью надо следить всегда, и это не пустой официоз, а искренняя вежливость, которая, по словам Бетховена, стоит дешево, но ценится дорого.
– Я бы с удовольствием прогулялась, – ответила Маша, отходя от окна, – погода и впрямь отличная. Пойдем?
– Конечно. После обеда уже никуда не хочется.
Она рассмеялась и ушла к себе. Я спустился на первый этаж. Вскоре появилась и Маша. Мы надели пуховики и вышли на улицу. Места здешние моя спутница знала куда лучше меня, хотя я и тратил по два часа в день на их изучение. Из этого я заключил, что Маша либо всю жизнь провела здесь, либо живет у Раисы Филипповны давно. Маршрут я доверил ей и за разговором совершенно не замечал, куда мы шли. Людей встретили от силы двух, и мне казалось, Маша избегала мест, где их водится больше.
– К тебе никто не приходит? – спросил я, когда мы аккуратно обходили лужи на дороге.
– Кто, например?
– Ну, друзья, родители… разве у тебя никого нет?
– Есть. Но сюда никто не приходит, – ее тон дал понять, что обсуждать эту тему она не желает.
– А мне стоило немалого труда отбиться от визитеров, – я пытался избежать неловкой паузы, – трудно было объяснить, почему собираюсь проводить отпуск в одиночестве в забытом Богом месте, да еще в марте.
– А зачем кому-то что-то объяснять?
– Ну нельзя же просто уйти, не сказав ни слова! – усмехнулся я.
– Почему? Порой легче выпросить прощение, чем разрешение.
Я назвал ее взбалмошной. Она ответила, что жизнь слишком