Шанс. Кейси Эшли Доуз
пальто в какую-то вшивую прачечную, вспомнив о своем недо-сценарии лишь раз – когда Альма заявила, что не нашла мне рабочего кабинета?
«Потому что дело не в месте, придурок – слышу в своей голове надменный голос Чарли Грейс – а в твоей голове. Там либо что-то есть, либо нет. И если там ни черта нет, то смысла в твоих жалких действиях не больше, чем в поливке клочка земли без посаженного ранее зерна, надеясь, что что-то там прорастет по воли божией. Ты обречен. Твои действия импульсивны и безрезультативны. Ты отчаялся и просрал последние бабки, снятые со счета, на эту аренду. И только теперь начинаешь понимать, как это было глупо. Тебя вышибли с команды Голливуда, скоро вышибут с команды семьи, а после ты вылетишь с команды жизни и кончишь, как твой отец, потому что ты такой же чертов придурок, Гарри».
– Я Генри – цежу, лишь секундой позже осознав, что сказал это вслух своей же собственной мысли.
Впрочем, подобное явление для сценаристов не редкость (обычно, если речь идет не о мнимом разговоре с собственных агентом, а о сюжете – подобное даже способствует его развитию), но лучше его не демонстрировать на улице, если не хочется получить лишних вопросов.
Еще немного удлиненных теней, и наконец я дохожу до злосчастной прачечной. Кажется, к этому моменту, если обнаружу ее закрытой – просто взорвусь, хотя прошел не более десяти минут. Но нет, подойдя и глянув на покореженную и отчасти выцветшую табличку, замечаю, что работает она ежедневно (кроме, конечно же, воскресенья) до 7 ПП.
А когда дергаю дверь на себя – над головой противно звенит одна из тех безделушек, которые, кажется, вымерли еще в нулевых. Эта безделушка с кучей длинных штук, которые и звенят, отбиваясь друг от друга – и одна чиркает мне прямо по затылку, поскольку эта ерундистика повешена слишком низко:
– Черт!..
– Извините! – слышу тут же голос откуда-то из глубины зала.
Поспешно прохожу внутрь и вижу девицу не старше лет тридцати. Однако, определить это можно лишь по недостаточно глубоких бороздам морщин около рта и глаз – в целом видок у нее довольно такой себе. Она улыбается:
– Майк повесил слишком низко, я говорила ему, но он сам метр с кепкой и не хочет перевешивать. Вернее, говорит, что перевесит, но так за два года дело и не дошло. А когда..
– Здравствуйте – слабо киваю, желая прекратить этот поток словоизвержения. Мой отец его бы
(Мать твою, Генри, у тебя словесный понос случился после часового долбанного запора!? Так заткни щель и дай посмотреть мне чертовы новости, щенок!)
назвал иначе. Тут все такие болтливые?
– А да, извините – повторяет она, улыбаясь еще шире – здравствуйте.
Ощущаю запах сырости, затхлости, но совершенно не слышу шума запряженных машин. Видимо тут с людьми зимой так же негусто, как и в магазине. Быть может, все даже еще хуже.
– Я Хельга.
Теперь я вынужден назвать свое имя в ответ, хотя это совершенно нелепо и, по большому счету, совершенно ненужно для того, чтобы отдать мое пальто,