Сопричастность. И наестся саранча. Владислав Ситников
Евгеньевич жил в добротном сталинском доме в районе проспекта Вернадского. Оставаться на работе ему совершенно не хотелось. Слишком много событий произошло за один день, что для него, привыкшего к летаргическому течению будней, было крайне непривычно и тревожно. Тем более что все случившееся было из разряда неприятностей, обвинить в которых кого-то другого было почти невозможно. Конечно, его вины в дефолте не было, но в ситуации с портфелем облигаций и тем более с Любой он, со школьной скамьи привыкший к похвалам и восхищению, оправданий себе найти никак не мог. И это злило больше всего.
Оставшуюся часть рабочего дня он просидел в кабинете, ожидая, когда же его призовут к ответу. Но никто не входил. Ни Алик, которого он, к слову, почти не боялся, хотя прекрасно знал о его талантах и особых «боевых» заслугах, которые ужасно не вязались с комичными ужимками, шепелявостью и, особенно, манерой в минуты особенно драматических объяснений раскачиваться на каблуках, схватившись за лацканы пиджака короткими руками. Ни Галина, в которой он видел гораздо большую угрозу и при которой несколько робел, чувствуя себя великовозрастным нашкодившим учеником. Это было вдвойне неприятно, учитывая, что к женщинам он относился с огромной долей пренебрежения, а в реальной школьной жизни в такие ситуации с учительницами, которые души не чаяли и в нем, и в заграничных сувенирах от его авторитетного папаши, попадать никогда не доводилось.
Почему они не зашли? Чего ждать дальше? Звонили ли они уже отцу? Хотя зачем. От него уже ничего не зависит, и помочь он тоже никак не сможет.
В эти размышления периодически врывались воспоминания о криках Любы, которая после утренней сцены устроила настоящую истерику с рыданиями и визгом, которую Александр, кстати, тоже впервые в жизни видел воочию. И увиденное его раздражало. Она требовала, чтобы он уволил Галину и немедленно потребовал извинений от Алика. Александр какое-то время пытался ее успокоить и привести в чувство, но крики и слезы только усиливались.
– Тряпка! Жирная дешевая тряпка, – вырвавшись из его рук, Люба, как ощетинившаяся кошка, уперлась руками в стол и с ненавистью уставилась на него заплаканными глазами.
– Да пошла ты, – процедил он сквозь зубы и, побагровев, ушел в свой кабинет.
Он много раз прокручивал в голове те слова, которые хотел бы сказать ей в ответ, особенно если бы она попыталась войти к нему. Он бы высказал все, что думает о ее замашках, о том, сколько денег она вытащила из него за несколько месяцев этих странных отношений. Он бы пристыдил ее, он… Но она не вошла.
Не пришел к нему и Андрей из дилинга. Хотя заварилась эта каша во многом благодаря ему. Задумавшись об этом, Александр, проходя мимо скамейки у подъезда, невольно улыбнулся. Интеллигентные старушки, в основном вдовы советских промышленных деятелей средней руки, даже невзначай решили, что эта улыбка обращена к ним. Слегка растерянно они кивнули Александру Евгеньевичу в ответ, но дежурного пожелания