Какаду. Патрик Уайт
продала.
– Может, Уин и сумеет приноровиться к заправочной станции, – сказала она Хэролду. – Есть в ней эдакая жилка. Не то чтобы вульгарность. Грубоватость. Наверно, люди правду говорили.
– О чем?
– Да ты знаешь. Что была хористкой.
– Не помню, – сказал Хэролд, а она уверена, он помнит.
– Бедняжка Уин, сердце у нее золотое. Но до чего ж некрасива!
– Физиономия козья, а фигура – что тебе статуя. Не всякой женщине такое везенье.
– Ох, Хэролд, разве можно так!
– А что особенного? Иные мужчины неравнодушны к козам и даже, говорят, к статуям.
– Ох, Хэролд, это ужасно! Это извращенность!
Но она была рада. Рада случаю произнести словечко из языка посвященных.
Дома преуспевающих владельцев, рассыпавшиеся по горной гряде, казалось, подпрыгнули, одобряя ее веселую умудренность. Но дома явно встречались все реже. Да к тому же из расщелины подул ветер, и ей стало холодно. Вспыхнувший было смех дрогнул и погас.
– Я очень надеюсь, войны не будет, – сказала Ивлин.
– С чего это ты вдруг?
– Из-за моих скромных капиталовложений, разумеется. Хороши бы мы были без них.
– В пиковом положении, как все прочие.
Спорить Ивлин была не готова. Что бы там Хэролд для себя ни решил, а она – не прочие.
Дорога превратилась в едва заметный рубец на песчанике по низу все не кончающегося кряжа.
– Вот видишь, я говорила, она заглохнет, – сказала Ивлин. – Кому взбредет в голову строиться на такой бесплодной земле, разве что совсем чокнутому.
Потом, на последнем всплеске исчезающей дороги, глазам представился исхлестанный непогодой дощатый домишко.
– Кто-то здесь все-таки поселился, – сказал Хэролд.
– Что? Здесь? В такой лачуге!
И вправду, деревянный домишко иначе как лачугой не назовешь. Он притулился прямо к скалистому утесу, и сработали его, видно, без намека на свободу и мастерство. Этот беззащитный плод неумелых усилий возбудил в Ивлин яростное презренье. А Хэролда непринужденность, что ощущалась в неуклюжих пропорциях, в кривой, хлипкой деревянной лестнице и открытой в сторону моря веранде, растрогала, пробудила тоску по чему-то, что никогда ему не давалось. Наверно, с таким же успехом можно увидеть в этом домике и лачугу или представить, как ворочаются на соломе большие мягкие звери или огромные шелковистые птицы созерцают океан из-за деревянных перекладин. Воображение часто его выручало, хотя жене он никогда бы в этом не признался.
Но тут действительность озадачила Хэролда Фезэкерли.
На наружной наклонной лестнице возникла голова, лицо, широкие плечи заслонили крышу, дорогу, и человек заглянул в почтовый ящик, при этом явно не ожидая никаких писем.
А потом все с тем же выражением сомнения и надежды лицо неизвестного обратилось к путникам.
И тут Ивлин услышала, как ее муж не позвал – скорее проговорил растерянным, не своим