Противоположности. Александр Фарсов
для него, что даже забавно.
«Гувернёр оставался доволен моей учёбой, насколько мне известно, – размышлял он вслух. – Шалости мои безвредны и последние из них не исключение, из-за них отец бы не выкроил мне своё драгоценное время. Возможно, дело вовсе не во мне, а беда пришла извне? – он начал негодовать. – Если вспомнить былое, отец часто уезжал из Осёдлого, оставляя хозяйство на своих личных «бюрократов». Тогда стоит ли мне опасаться, что папенька решил будто я вырос для столь «достойнейшей» участи?». Он выдержал паузу, так как ему принесли обещанный чай. Отхлебнув живительного напитка, он поблагодарил милую служанку и продолжил: «Чтобы отец признал меня достойным? – проговорил он удивленным тоном. – Да скорее покойный пастух Колька приведёт стадо мохнатых бестий (так он называл овец в силу личной неприязни), нежели случится так, что меня посчитают небезнадёжным. На эту роль больше сгодилась бы Таня, не будь она так молода и простодушна. Но мне ли говорить о простодушии? Человеку, что редко делал лишний шаг из поместья и долгое время верил россказням няньки о призраках местного озера, – на его лице проскочила добрая ухмылка. – Чем больше думаю, тем неприятней становится итог. Нет сомнений в том, что разговор будет «приятным», однако связано ли это лично со мной не ясно».
Он расчёсывал непослушные чернявые волосы и тихонько попивал чай, отдающий горечью и ещё каким-то странным привкусом. «Хм-м, неужто чаёк прямиком из маминых запасов? Похоже, следует снова сходить в кладовку и отложить их в дальний угол, чтобы не находили». Боровский снова отпил из фарфоровой чашки и взглянул на стрелки часов, что так ловко бегали по циферблату. Время было без двух минут половина первого. Быстро допив чай, он поставил блюдечко на столик подле кресла и спокойным шагом пошёл к отцовскому кабинету. К назначенному времени он уже стоял перед дверью, но в силу характера не удержался, чтобы постоять перед ней чуть подольше. Ему хотелось немного разгорячить отцовский нрав, чтобы было не так скучно. Прошло полторы минуты, и лишь после Боровский удосужился постучаться.
– Войдите, – ответил басистый угрожающий голос. – Ты опоздал.
– Прошу меня простить, но у Вас, папа, так много кабинетов, что я слегка растерялся и зашёл не туда.
Саша произнёс это в привычной смешливой манере, пока его отец грозно взглянул на него, жадно вдохнув воздух.
– Сегодня весьма пасмурно и зябко, тебе не кажется, отец?
– У меня нет свободного времени, чтобы оценивать погоду… в отличие от тебя. Присядь, – указал он на стул.
– Да, сегодня я могу позволить себе такую роскошь. Видишь ли, месье Пьеру не здоровится, поэтому, к сожалению, занятия отменили.
– Ты как всегда язвишь, Саша, – тяжело выдохнув, сказал он.
– Вовсе нет, ещё даже не начинал, – слегка помрачнел Боровский.
– Мне известно, отчего месье Пьер не в самом лучшем расположении духа. В этом году уже третьему гувернёру становится не по себе от твоей учёбы.
– Год? Казалось, лишь недавно месье Гастон учил меня играть на пианино, а уже прошёл целый год, – будто восхитился он.
– Я бы сделал акцент на слове «третий», – слегка улыбнувшись, или же оскалившись, сказал отец. – Что на этот раз пришлось перенести гувернёру?
– Ты преувеличиваешь. Это было рядовое занятие, на котором месье Пьер вскользь затронул философию Абеляра, о которой я изъявил желание узнать побольше. Вот и всё.
– А месье Пьер рассказал мне немного иную интерпретацию события, отличающуюся большим количеством деталей. Он сказал, цитирую: «Более дотошного, грубого и эгоцентричного человека мне видеть не приходилось». По его словам, ты выпытывал у него все тонкости философии Абеляра и разводил демагогию о ней, а после упрекнул в том, что он неправильно уловил суть его концептуализма и, продолжая измываться таким образом, довёл его до срыва. Ты сказал, что более некомпетентного преподавателя не видел и выгнал его обдумывать своё поведение.
Он поправил очки, при этом помассировав переносицу. Его уже долгое время мучила мигрень.
В кабинете на какое-то время повисло молчание. Боровский с отвлечённым видом разглядывал добротный шкаф, забитый документами, свёртками бумаг и папками, перетянутыми бечёвкой. Он перекидывал взгляд чёрных глаз с полки на полку, любуясь красивыми обложками книг и читая их названия, стараясь приметить что-нибудь интересное. Казалось, ему не было никакого дела до предстоящих нотаций отца, на его лице была видна некая отрешённость от этих мелких бытовых проблем, как будто они его не касались или касались, но были настолько незначительны и скучны, что было лень тратить на них хоть грамм усилий. Но когда он взглянул в глаза отцу, его передёрнуло, он выпрямился и подобающим образом сел. Глаза его стали бегать по комнате, а по лбу тонкой струйкой побежал пот. Этот взгляд был хорошо ему знаком, и он не предвещал ничего хорошего.
– Знаешь, что в тебе доставляет больше всего хлопот, Саша?
«То, что я проявляю признаки жизнедеятельности», – промелькнуло у него в голове.
– Больше всего доставляет хлопот твой упрямый, но вместе с тем язвительный нрав,