Обрывок реки. Геннадий Гор
и закрывается помимо моей воли. Я бегу. И они гонятся за мной – одинаковые на одинаковых лошадях и с одинаковыми горшками.
«Это сон, – думаю я, – или не сон».
И просыпаюсь.
Это был сон. Он приснился мне под двумя разными впечатлениями, слова кулака и слова Катерины соединились как противоположности, и я увидел сон, похожий на сказку про белого бычка.
Я протер глаза и вышел во двор. Двор был как двор. Ни костров, ни горшков, ни старушек. И кухня была как кухня. Громадная плита, громадные котлы и организованные женщины, коллективно варившие суп. Я пошел в поле. И поле было как поле. Как всякое поле всякого хорошего колхоза. Старики пашут вместе с молодежью. Ни отдельных участков, ни одинаковых мужичков, ни изгородей, ни одинаковых лошадок.
Этот сон похож на кулацкую агитацию.
Встречаю Катерину. Она несет какие-то бумаги.
– Ну что, видел?
– Видел.
– Где видел?
– Во сне.
– Что видел?
И я рассказал ей свой сон.
– Пустяки, – говорит она, – впрочем, в твоем сне есть доля правды. Пахали наши старички отдельно, и суп бабы варили отдельно. Но это в прошлом. Сходи на поля или на кухню, и ты увидишь другое. А я говорила тебе про другое. Я говорила тебе про другое. Я имела в виду то, что у нас еще не научились организованно и быстро работать. Много времени уходит на курение, на разговоры, на пустяки. А все-таки, я про сон, – засмеялась она, – кулацкий сон ты видел. Одинаковые старики, одинаковые старушки, одинаковые горшки. Сам ты одинаковый.
– Кулацкий, – смеюсь я.
– Право, ты, – говорит она, – право, уклонист.
– Ты куда?
– Я на производственное совещание. Заходи. Послушаешь.
Я пришел к концу заседания. Деловая часть заседания была закончена. Перед двумя или тремя десятками колхозников-активистов стояла Катерина. Перед ней лежали бумаги.
– Итак, мы начинаем социалистическое соревнование.
Она сказала несколько слов о международном и внутреннем положении, о невспаханных полях. Затем сделала жест, и я догадался, что она будет говорить о кулаках.
Вот несколько сказанных ею слов. И вот снова оживают, и мне кажется и всем сидящим, на горизонте появляются три символа.
Три символа, как три фигуры, появляются на горизонте.
Кулак, поп и бывший помещик.
Три символа трех врагов.
Глава пятая
На воротах кулака висел замок. Кулак Петухов ходил по двору, размахивая ключом вместо трости. Его дом был замкнут на замок. Его амбар был замкнут на замок. Лошади и коровы замкнуты, овцы и свиньи замкнуты. Казалось, что был замкнут на замок воздух в его дворе, замкнуты деревья в его саду, трава на земле, птицы в воздухе. И он сам был замкнут на замок.
«Я кулак», – подумал кулак.
Он был кулаком, представителем класса кулаков, символом своего класса, как замок символом его хозяйства. Он подошел к одному из своих амбаров и, сняв замок, повесил его себе на грудь, как крест.
На переднем плане висели громадные весы, орудие обмана и хитрости, символ вчерашнего могущества. Весы на фоне