Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой. Арсений Михайлович Зензин
в лубки.
– То та. – мурлыкнула Хортдоттир, присаживаясь к отцу.
– Зачем уж так-то, вскоре ведь все возненавидят тебя, дочка, страх – это хорошо, но есть пределы. – единственный глаз старого молотобойца пристально вглядывался в цветущую, словно от хвалебной оды, Сольвейг. – Не забывай, тебе с ними еще в набеги ходить, в одной стене щитов стоять, спину да бока доверяя.
– Да и пусть. – махнула она рукой, словно речь шла о чем-то незначительном. – Тебе, как и мне, ведомо, что с первой же сечи вернётся, видят боги только половина, а те, кто выживет, поймут, что не зря я их гоняла, с грязью мешая, а пока пусть себе ненавидят, лишь бы боялись, да слушались.
– Ну, тебе видней, лось большой, далеко глядит. – покачал головой Хорт. Не нравилось ему, что прагматизм, помешанный с жестокостью, все больше овладевал дочерью. Смерть матери, ушедшей к богам, пару зим назад дорого далась Сольвейг, дорого далась им обоим. Хоть его дитя и не признает этого, но он-то видит, как все глубже уходит она в себя, будто щитом закрываясь ненавистью и агрессией. Хотя, не все еще потеряно, признавался сам себе Хорт, ведь для младших, совсем еще маленьких мальчиков и девочек, в отличие от остальных вздрагивающих от одного ее взгляда, у нее всегда находилось и доброе слово, и улыбка, за что детишки ее просто обожали.
Вздохнув, Хорт снова сконцентрировал свое внимание на малышне. И как раз вовремя. Из свалки, c натягом именуемой сражением, уже в который раз выскочил мальчишка, держась за кровоточащий нос, зайдясь витиеватыми ругательствами не хуже бывалого кормщика. Мальчишка был тщедушный, много уступающий сложением своим сверстникам, с непослушной копной светлых волос, схваченных на лбу ремешком. Одет он, правда, был куда как получше прочих детей: в дорогой рубахе, под меховой безрукавкой и в сапожки из кожи молодого оленёнка.
– В который за сегодня раз? – уныло поинтересовалась Сольвейг.
– В пятый, ему бы столько же силы, сколько упрямства. Да, наш Адульв еще неделю будет цвести синяками, да шишками, выхваченными сегодня. Глянь, дочка, чего там у него с носом?!
Меж тем мальчик, оторвав от подола рубахи лоскут, порвал его надвое и, заткнув кровоточащие ноздри, с твердой не по годам решимостью направился к бревенчатым упряжкам. Из восьми разных бревен выбор Адульва пал на одно из самых тяжёлых. Кряхтя и чертыхаясь, увязая в снегу почти до середины бедра, он давил всеми своими малыми силами на лямки упряжи. Медленно, очень медленно бревно поползло, оставляя в глубоком снегу приличных размеров колею, потихоньку увеличивая скорость под натужные выдохи мальчонки, грозившие поспорить громкостью с кузнечными мехами.
На детском лбу выступили вены, но Адульв знал, что главное набрать скорость, а там, пройдя первый круг, остальные будут куда как полегче, ведь бревно будет ползти уже по накатанной колее. Он уже почти миновал первую половину круга, когда, дико выгнув спину, резко остановился, но не своей волей. Ему показалось, что бревно позади будто вросло в землю, изрядно прибавив