Председатель Томский. Олег Новокщёнов
судили, твой Михаил Павлович ни пальцем не пошевелил, ни каким другим членом, чтобы помочь, – наивнствующий оптимизм не передался по наследству от матери к дочери.
– Что ж, позвоните. Авось хуже не будет. Вам, по крайней мере… – хоть от крестника получила порцию скептической поддержки своему прожекту.
Отретировавшуюся к «спасательствующему» телефону Анну Алексеевну не взялись сопровождать ни Юра (из деликатности, не сын же он ей, слава Богу, так, седьмая вода), ни Людмила (она с презрением взирала на жалкие навязчивые попытки обречённых избежать своей участи: с детства бесила её лягушка, претворяющая в безысходном кувшине молоко в масло; можно подумать, ей, захлебнувшейся, хозяева с утра спасибо скажут за блюдо с лягушачьим трупом внутри). В разговор вступать не пытаются. Он – опять же из деликатности, да, собственно, и не знает, о чём говорить в таком положении. Она – попросту брезгует общением с тем, кто мальчишкою ходил на демонстрации с портретом Троцкого и был за то всего лишь выпорот своим крёстным, который, если чем и виновен перед Революцией, так только тем, что проминдальничал тогда по-родственному: надо было турнуть из пионерии с вытекающими. И тут их обоих прошибает тысячью вольт на месте нечеловеческий вопль, хотя умом-то они просекли, что орать больше некому, как Анне Алексеевне.
– Горе-е-е, горе-е-е, горе-то-о како-о-ое-е-е! – На пороге комнаты обозначается отчаявшаяся вкрай вдова далеко за пятьдесят, в которой Люда не сразу признаёт только что обнадёженную вышедшую мать. – Пулю себе в башку шмякнул! Как прочёл вчера газету «Правда», так вышел в садик и… Ой, не могу! Что нам без него делать?! Ох, увы нам, увы без товарища Томского! А папке твоему, Людка, и подавно увы сугубо!!!
V
Весна 1929-го года. Ночь. Станица Малоспесивская. Изба-рожальня.
Протагонистка – корчащаяся в родах баба средних лет, но, корчи выведя за внимание, вполне себе миловидная женщина, ещё очень даже вполне. Вдова (?) подъесаула первой Верхне-Донской дивизии, по окончании Гражданской войны пропавшего без вести где-то недалеко от родной станицы. После пропажи у неё это уже четвёртое корчевание, но на этот раз не в пример трудное, критически угрозное, откель и степень надрыва.
Антагонист – красный герой: в Реввоенсовете Южного фронта заливал с садиствующим Сырцовым и неутомимой непьянеющей рукой катал диктуемые тем списки на расказачивание. Когда отшумели бои, окончил курсы ветфельдшеров и был направлен в некогда им славно прореженную станицу акушером и ЗавИРом[3] закапывать им самим под непросыхающим руководством «политического урода» («Краткий курс ВКП(б)») выкопанную демографическую яму.
Архонт Фесмотет – Михаил Павлович Томский, подавший с присными 9 февраля рефутацию на ускоренные темпы коллективизации. Носится теперь по стране стервятником до узких мест, готовясь на апрельском Пленуме ЦК дать на виду у Партии, с фактами наружу и в лицо истый (последний и решительный, само собой) бой перевёртанным троцкистам
Заведующий избой-рожальней. –