1794. Никлас Натт-о-Даг
девятнадцатого удара, и сам удивился, насколько жалко прозвучал мой возглас на фоне беспощадного свиста бича.
Мышиный писк.
Никто не возразил.
Тело истязуемой время от времени сотрясали судороги, очевидно непроизвольные – она была без сознания.
Двое рабов подняли сестру по несчастью, кое-как завернули в ее тряпье, положили на носили и унесли.
Дюра последовал за ними. На прощанье он наградил меня таким взглядом, что я поежился. Ни следа прежнего добродушия.
Мало что соображая, я вернулся в Густавию. Только сейчас я окончательно сообразил: работорговля на острове – дело совершенно обыденное. На берегу выстроен большой сарай. Торги назначаются, как я узнал, через день, но лучший товар приберегают к пятнице. В гавани по пятницам не протолкнуться, парус на парусе – покупатели в Каренаген собираются чуть не со всех близлежащих островов, а корабли с живым товаром приходят каждый день. У причала и в трактире у Дэвиса чего только не наслушаешься…
Как-то я зашел поужинать. За соседним столиком вдрызг пьяный капитан рассказывал о постигшем его несчастье, да так громко, что мне было слышно каждое слово. Оказывается, он привез домой в Амстердам груз сахара, удачно продал, накупил разной ерунды, которая в такой цене у туземцев, и направился в Гвинею. Там выменял все эти побрякушки на рабов, причем столько, что, как он выразился, «на шхуне обшивка потрескалась». На обратном пути все шло хорошо, но в Атлантике их застал полный и затяжной штиль. Недели шли за неделями, провиант кончался, а главное – запасы воды. И что было делать? Первую партию живого товара вывели на палубу и стали подталкивать к борту – благо все они были скованы одной цепью. Под тяжестью тел и цепей корабль накренился, и никаких усилий не потребовалось – рабы сами скользили и падали в море.
– Как тысяченожка. – Капитан коротко и горько засмеялся.
Когда последних, избитых в кровь, проволокли по палубе и столкнули в море, стая акул уже кружила вокруг корабля, празднуя неожиданный подарок судьбы.
– Вот и все. – Капитан сплюнул на пол. – Остались только бурые пятна на палубе… черта с два отскоблишь. Каждый день гляжу на них и чуть не плачу. Все мое состояние, год труда – псу под хвост. Начинай все сначала.
В тот же вечер за мной прислали слугу – немедленно явитесь к губернатору.
Физиономия у Багге была такая красная, будто его вот-вот хватит удар.
– Франсуа Дюра доложил мне о вашем поведении, – сказал он с плохо сдерживаемой яростью. – Вы что, полагаете, он не считал? Назначено было тридцать, а вы остановили порку на двадцатом. И я хочу вас спросить, Эрик Тре Русур: вы настолько идиот, что не умеете считать, или намеренно прервали экзекуцию?
– Намеренно. Считать я умею.
Я уставился в пол. Мне было почему-то трудно смотреть на его багровую физиономию.
Он шарахнул по столу кулаком так, что чернильница подпрыгнула и едва не перевернулась.
– Слушай меня внимательно, Эрик. – Он поборол приступ ярости и перешел