Пловец Снов. Лев Наумов
собственные хоромы, наполняя фантазию приезжего автора россказнями о том, что сюда к его предкам заходили Зощенко, Чуковский, Булгаков «и все остальные»… Возможно, это даже было правдой. Такие истории подействовали на неофита, словно афродизиаки, и хотя квартира имела крайне неудачную, непосредственно граничащую с идиотизмом планировку, у неё было такое прошлое, что Горенов всерьёз подумывал её купить. Он спросил Петухова о цене, тот ответил, приговаривая, что, дескать свой любимый дом хотел бы, разумеется, продать тому, «кто понимает», коллеге и соратнику, духовному брату. Воодушевлённый Георгий рассказал обо всём жене, и та открыла «Бюллетень недвижимости». Выяснилось, что квартира для того «кто понимает» стоила на двести тысяч дороже, чем для совершенно посторонних людей. Видимо, это была скидка читателям, которые, безусловно, превыше духовного братства.
Горенов не мог взять в толк, на что, в сущности, Доминик рассчитывал, завышая цену? Если бы дело дошло до сделки, покупатель, очевидно, наверняка узнал бы об этом. А если Петухов не собирался продавать ему своё жильё, то к чему весь разговор? Чуковским похвастаться? Дурак и сволочь! Сволочь не потому, что обманул, а из-за того, что публично и настойчиво претендовал на роль моралиста! А ведь его книги Люма неизменно держала в своём кабинете на самом видном месте.
Орлова чувствовала, будто стоит нагая, готовая на всё, но… То ли в неё летят помои, то ли холодный ветер пронзает тело, то ли на неё никто не смотрит… Известные клише, кочующие из романа в роман, наполнили сознание Людмилы Макаровны, однако тут она не могла их вымарать, запретить, заставить переписать. Кроме того, они совсем не помогали понять собственные ощущения. Но стало совершенно ясно: редактор… Только редактор, не более…
– Что ты хочешь этим сказать? – ответила она холодно, пытаясь совладать с собой и вернуть беседу в деловое русло, раз уж Горенову так угодно.
– Люда, я написал книгу… Не ту, которую обещал, прости, виноват… Другую книгу.
– Гоша, – Орлова почувствовала, что может не выдержать, а слёзы нельзя показывать никому, – уйди, пожалуйста…
Она ответила очень тихо и медленно начала обходить стол, чтобы занять своё кресло. Георгию стало неловко. Ранить её он совсем не хотел.
– Не обижайся, прошу тебя. Но… Пойми, мне вот это всё, – Георгий махнул рукой в сторону шкафа, хранившего образцы продукции издательства, – поперёк горла. У меня дочь живёт, и гастрит обострился… – верный дуэт, чтобы оттолкнуть женщину. – Давай поговорим, прошу тебя… Я написал совсем не то, что ты от меня ждёшь, но… это очень важная для меня книга. Посмотри, пожалуйста, я бы хотел узнать твоё мнение. Может быть, ты согласишься её напечатать?
– Гоша, выйди немедленно.
Она говорила спокойно и холодно, как тогда, на своём дне рождения. Наглец! И он смеет просить о понимании?! Что это? Глупость? Эгоизм? Чёрствость? Хамство? Лучше всего, если глупость…
– Хорошо. Я тебе оставлю тут рукопись. Позвони, пожалуйста, как прочитаешь, – Георгий