Старик. Алекс Лоренц
шалить. Выудит из общей кипы какую-нибудь работу – а то, бывает, две или три, под настроение. Не поленится – подберет ручку того же оттенка – и давай исправлять правильное на неправильное. Причем делает это прямо-таки виртуозно: почерк не отличишь. Потом ребенок, которому я вручил его испоганенный труд, подходит и робко заявляет: я, мол, не так писал. Я отвечаю: ну, что, мол, поделать; вероятно, это какая-то мистика. Не скажу ведь я… ну, вы поняли.
Один раз мать прибежала, стала права качать. Я ей ответил: вы видите, дескать, что чернила те же самые и почерки идентичны? Мадам, не думаете же вы, что я сам по злобе душевной вашему сынишке ошибку нарисовал?..
Подонка хорошо бы ущучить за этим делом да отходить тростью как следует. Но старый черт грамотно работает. А потом все напрочь отрицает. И посмеивается издевательски. Как наглый и ушлый уличный наперсточник… Да и не уверен я, что сумею его одолеть. Кажется, в последнее время он стал лучше выглядеть, бодрее. Я дряхлею, сдаю позиции, а он наливается соком молодости, набирает силу. Боюсь, настанет роковой день, когда я полностью утрачу контроль…
Кто сегодня отсутствовал? Во-о-о-он то место пустовало, кажется. Кто из девятого «А» там постоянно сидит? Хоть убей – не помню.
Надо было спросить, пока не ушли…
Ввалился другой класс. Пришел другой учитель. У меня по расписанию «окно». Я собрал пожитки – пенал, три кипы ученических работ, засаленную тетрадку для отметок, которые потом переношу в журнал, – и отправился в учительскую. В коридоре поток детей подхватил меня и понес. Все, что нужно было делать мне, – это рулить и вписываться в повороты.
И вот – я в учительском улье. Едва пробило девять утра, а тетки, как обычно, уже на взводе. Кто-то выяснял отношения, кто-то возмущался, кто-то пригласил учеников читать не сданные вовремя стихотворения. Какая-то парочка бурно обсуждала вчерашнюю серию мыльной оперы на первом канале. Физрук прокуренно травил сальные анекдоты.
Я подошел к стенду, куда ежедневно вешали простыни листов с изменениями в расписании. У нас большая школа, огромный коллектив – с сотню человек одних учителей, не говоря о всяких социальных работниках и прочих бездельниках. Каждый день кто-нибудь уходит на больничный, приходится заменять. Мало кому такое понравится, особенно учитывая, что об изменениях становится известно в тот самый день.
Я протолкался к стенду с листками, пробежал глазами по таблицам. Повезло. Моя фамилия там не фигурировала. Значит, все как обычно – шесть часов работы с детьми и два «окна». Вести много уроков подряд стало тяжело. Сильно устаю, начинаю заговариваться. Поэтому пара «окошек» затесалась в основное расписание весьма кстати: можно посидеть в тишине, выпить чаю, дать горлу отдохнуть. Учительская наполняется пустыми разговорами лишь во время перемен. Как только звенит звонок на урок, остаются три калеки, каждый молча занимается своими делами. А мой пораженный апоптозом мозг отдыхает от нагрузки.
Вы – конечно же! – давно хотите спросить, почему