Испанец. Священные земли Инков. Альберто Васкес-Фигероа
дальше от ненастной ночи. Его руки уже смахивали на скрюченные лапы, которые больше не могли сжимать аркебузу, а ноги отказались повиноваться в тот самый момент, как он перестал ими двигать.
Холод был таким сильным, а усталость такой глубокой, что в какое-то мгновение он вообразил, что смерть вот-вот принесет ему умиротворение, и был совсем не против того, чтобы больше не просыпаться.
И все же с первыми лучами рассвета он проснулся, почувствовав легкое волнение среди животных и высунув голову, заметил грязного коренастого человека: тот вышел из крохотной хижины и, громко зевнув, задрал свои замызганные лохмотья и принялся долго мочиться, направив струю в стену.
Испанец повернулся к Чабче Пуси, который из своего укрытия, в трех метрах от него, знаками приказывал ему затаиться, однако подчиниться стоило ему немалых усилий, так как, закончив мочиться, пастух быстро огляделся вокруг, убедился, что в бескрайней пустыне равнины не видно ни одной живой души, и, не снимая пончо, спокойно подошел к ближайшей альпаке, которая даже не сдвинулась с места, и, пристроившись сзади, принялся удовлетворять свою похоть, щелкая языком, очевидно, чтобы успокоить животное.
Испанец был в ужасе, но курака, по-видимому, совершенно не разделял его чувств: сидя в укрытии, он лишь пожал плечами, словно давая понять, что им следует вооружиться терпением, раз уж не остается ничего другого, как ждать, когда человек закончит удовлетворять столь безотлагательную физиологическую потребность.
Когда пятнадцать минут спустя похотливый пастух удалился по равнине в сопровождении стада, так и не заметив присутствия чужаков, Алонсо де Молина дал волю своему возмущению.
– Ты это видел? – воскликнул он. – Мерзкая свинья! Меня так и подмывало отрезать ему причиндалы.
Курака посмотрел на него с недоумением.
– Почему? – спросил он. – Раз у него нет женщины, вполне понятно, что он устраивается, как может. Так поступает большинство пастухов.
– И их не наказывают? У меня на родине его бы сожгли живьем. Скотоложство – это дьявольское извращение.
– При чем тут дьявол? Я этого не одобряю, однако у жителей пуны нет выбора. Если мы будем сжигать всякого, кто совокупляется со своей скотиной, ее скоро некому будет пасти. – Они направились к крохотной хижине и проникли внутрь, преодолевая отвращение: там, в четырех стенах – почерневших и грязных – стояло жуткое зловоние. – А стада – это основное богатство Империи. Без лам, альпак и викуний у нас не было бы шерсти, молока, мяса и вьючных животных, а от того, что пастухи используют их для своих утех, нет абсолютно никакого вреда. Даже говорят, будто у их возлюбленных лам шерсть обычно бывает более блестящей…
По-видимому, он посчитал тему исчерпанной, поскольку, завладев огромным глиняным кувшином, полным молока, сделал несколько больших глотков, а затем протянул его испанцу.
– На-ка! – сказал он. – Подкрепись, потому что кто его знает, когда мы добудем что-то съестное.
Вскоре они вновь отправились в путь, однако, как нарочно,