Маска Красной Смерти. Эдгар Аллан По
него. Он умер славною смертью, вдыхая газ, lacvique fl atu corrupitur[8], подобно fama pudicitiae[9] Иеронима[10]. Он был без сомнения…
– Как вы можете? Как… вы… можете? – перебил объект моих рассуждений, задыхаясь и отчаянным усилием срывая повязку, стягивающую его челюсть, – Как вы можете, мистер Выбейдух, так адски жестоко дергать меня за нос! Разве вы не видите, что у меня завязан рот, и должны же вы знать – если что-нибудь знаете, – какой у меня избыток дыхания! Если же не знаете, садитесь, увидите сами. В моем положении очень приятно развязать кому-нибудь рот – побеседовать с кем-нибудь, потолковать с господином вроде вас, который не станет прерывать рассуждений джентльмена. Перерывы несносны, их нужно запретить – не правда ли? – не отвечайте, прошу вас, – довольно одному говорить за раз. В свое время я кончу и тогда можете начать вы. За каким чертом, сударь, вы забрались в это место? Ни слова, умоляю вас! Сам попал сюда, – ужасный случай! – слыхали, конечно? – страшное несчастье! – шел под вашими окнами – не так давно – вы тогда помешались на театре – невероятное приключение! Слышу «уловил дыхание» – придержите язык, говорят вам! – улавливаю чье-то дыхание – а у меня и своего избыток – встречаю на углу Болтуна, – дайте же сказать слово! – не могу издать звука – падаю в припадке эпилепсии. Черт побери дураков! Приняли меня за мертвого и стащили сюда, – ловкая штука, нечего сказать! – слышал все, что вы говорили обо мне, – каждое слово ложь – ужасная! – поразительная! – оскорбительная! – отвратительная! – непонятная, et cetera, et cetera, et cetera, et cetera[11].
Невозможно себе представить мое изумление при этой неожиданной речи и мою радость, когда я мало-помалу убедился, что дыхание, так удачно пойманное этим джентльменом, (в котором я не замедлил узнать моего соседа Ветрогона), было мое собственное дыхание, утерянное мною во время разговора с моей женой. Место, время и обстоятельства не оставляли сомнения на этот счет. Я, однако, не выпустил немедленно обонятельный орган мистера В-а, а продолжал держаться за него все время, пока изобретатель пирамидальных тополей удостаивал меня своими объяснениями.
Поступая таким образом, я руководился благоразумием, которое всегда составляло мою отличительную черту. Я понимал, что на пути к моему спасению могут возникнуть многочисленные затруднения, для преодоления которых потребуется крайнее напряжение сил с моей стороны. Есть много людей, думал я, склонных оценивать блага, доставшиеся на их долю – хотя бы совершенно бесполезные для них, хотя бы причинявшие им только беспокойство и огорчение, – в прямом отношении с выгодами, которые извлекут другие от приобретения этих благ или они сами, отказавшись от них. В данном случае может оказаться то же самое. Если я выражу беспокойство по поводу дыхания, от которого мистер Ветрогон рад бы был избавиться в настоящую минуту, то этим самым рискую сделаться жертвой его скупости. Есть негодяи на этом свете, подумал я со вздохом, готовые сыграть штуку даже с ближайшим соседом.
Погибает от слабого дуновения (
Известной добродетели (
Tenera res in feminis fama pudicitiae, et quasi fl os pulcherrimus, cito ad levem marcessit auram, levique fl atu corrumpitur, maxime etc. – Hieronymus ad Salvinam (Деликатная вещь – добрая слава женщин, и, как прекраснейший цветок, вянет от легкого ветра, от легкого дуновения портится. – Иеорним к Сальвиану). –
И так далее, и так далее, и так далее (