Прости, но я скучаю. Сьюзи Кроуз
попыталась подавить раздражение.
– Так позвони ему или напиши по электронной почте. Сейчас не 1997 год. Спроси, не оставлял ли он письмо в нашем почтовом ящике. А заодно напомни и ему, что сейчас не 1997 год.
При этих словах взгляд Маккензи застыл, но она продолжала улыбаться.
– Если бы я только могла…
Сунна поняла, что была бестактна, но не знала, как это исправить. В любом случае, она лицемерила: она-то точно не собиралась звонить Бретт и спрашивать, не ее ли это письмо. Она посмотрела на свои руки, потом – на Мод: та кивала так яростно, что Сунна представила, как ее голова скатывается с плеч и падает под стол.
– Я тоже пойду с тобой. Ты – умница. Я, конечно, не собираюсь звонить первой… – Мод осеклась и закашлялась. – В общем, я тоже иду.
Сунна призадумалась. Допустим, Бретт приехала в город по работе, ну и что? Почему бы ей просто не позвонить, как делают нормальные люди? Или, еще лучше, не держаться подальше? И вообще, кого это волнует? Такова взрослая жизнь, и Сунна уже давно это усвоила. Иногда это проходит, чаще – нет. Если сидеть и тосковать, ожидая, когда станет легче, можно впасть в отчаяние. Многие ее знакомые в Торонто всегда были готовы обсуждать свои стародавние чувства. Им вечно хотелось заново пережить расставания, встретиться с друзьями, которые перестали быть друзьями, понять, можно ли что-нибудь спасти.
– Ну ладно, – сказала она. – Делайте, что хотите. А у меня своя жизнь.
Это была неправда, но произнося эти слова, она посмотрела на Мод и улыбнулась.
Бывший панк
Ларри
Телефонный звонок пробудил Ларри от дневного сна. Он заснул перед телевизором, смотря доморощенный «документальный фильм» о местной панк-группе 1990-х. Объективно видео было ужасным. Картинка зернистая, камера так трясется, что вызывает головную боль. Ленту снимали подружки участников группы, и было это за годы до того, как качественное записывающее оборудование стало доступно не только профессиональным киношникам. Но само несовершенство съемки напомнило Ларри доброе старое время. Всерьез ощущая собственное превосходство, они слушали низкокачественные записи, ходили на выступления приятелей в подвалах, устраивали мош и слэм, не дрогнув, делали себе самопальные пирсинги и наколки. Фильм напомнил Ларри молодость, когда он чувствовал себя – нет, не крутым, а гораздо лучше. Он был лучше всех крутых парней – рассерженный прямолинейный панк, непонятый отщепенец, один из небольшой сплоченной группы непонятых отщепенцев. Они толкались в такт своим нестройным панковским песням на четыре аккорда, тыкали друг друга в лица башмаками и вообще танцевали так, словно пытались выбить друг из друга сопли. Они понимали все. Это было великолепно.
Прошло столько лет, что сами причины, по которым он заделался панком, – тоска, депрессия, чувство отверженности – стали казаться романтичными и возвышенными: теперь ему этого как будто не хватало. Он тосковал по острым, всепоглощающим чувствам, которые настоятельно толкали к немедленному действию. Он тосковал по боли,